Рейс опоздал на полтора часа, поэтому на тренировку я не попала. Да и не слишком рассчитывала, собственно. Понимала, что тренеру там точно будет не до меня. Тем более что Трефилов и сам заранее предупредил: "Телефон во время работы не беру. Вам позвонит мой администратор, встретит, привезет, так что не волнуйтесь".

Спустя 30 минут после того, как самолет сел, я уже входила в просторный, увитый акацией и виноградом двор. Большой стол по центру, раскочегаренный мангал чуть в стороне и громадная, в три этажа, голубятня, не уступающая основательностью постройки стоящему почти вплотную хозяйскому дому. Груда плоских, теплого охристого оттенка камней у палисадника.

Трефилов ловит мой взгляд и поясняет:

- Фонтан буду делать. Не совсем фонтан, а такой, знаете, водопад. Камнем стену обложу, пусть вода течет. Я когда участок здесь купил, на нем стоял старый дом. Думал, чуть его облагорожу, буду жить. Хрена лысого… Остались в итоге одни стены. Местечко было замечательное, тихое, машин мало. Сейчас проходной двор просто - рычат до двух часов ночи, до трех. Одно время каждую неделю кто-то в стену въезжал.

Помню, был на сборах в Турции, мне звонят: "Евгений Васильевич, а это не в вашем новом доме машина в палисаднике торчит?" До недавнего времени знак ограничительный возле дома стоял, но его алкаши местные на металлолом уперли. Так что бои местного значения у меня идут постоянно. С другой стороны, смотрю я на этих алкашей порой, и думаю: а кто из нас счастливее жизнь прожил?

- Даже так?

- Тренеры ведь, если мягко сказать, не очень нормальные люди. Меня жена вообще называет "вокзальный". Первый раз из дома в Волгоград уезжал в 1992-м – в курятник. Тренировать команду птицефермы.

- Это у вас оттуда страсть к голубям?

- Нет, голуби раньше появились, еще от отца пошло. Просто у меня голуби выставочные, декоративные. Не летают, только перепархивают. Я даже свистеть не умею, так что спортивные голуби, они же почтовые, это не мое. Да и некрасивые они.

- А гандболистки красивые?

- Это смотря какие. Я когда только начинал работать, у меня в команде человек шесть десятиклассниц было – хоть сейчас на подиум. Нас тогда отправили на какой-то турнир в Баку, так я не знал, куда девчонок своих прятать. Ходили за мной стайкой, чуть ли не за руку. Красотки, ноги от ушей, такой выводок был…

- Одна из ваших фраз не дает мне покоя с Олимпиады в Рио, где ваша команда завоевала золотые медали. Про одуванчики. Когда именно вы поняли, что на взятой вами вершине даже они не растут? Только в Бразилии?

- Да нет, конечно. Гораздо раньше. После больших побед у тренера, да и у спортсмена тоже, идет мощнейший сброс всего: сил, эмоций. Очень сложно бывает заставить себя снова прийти в зал и снова начать работать.

- Не думали о том, чтобы закончить работу в сборной в 2016-м? На кульминационной ноте, так сказать?

- Нет.

- Почему? Не умеете делать ничего другого так же хорошо, как тренировать?

- А я не знаю, умею, или нет. Не пробовал. Не мной сказано: спорт – это наркотик. Мощнейший. И дело не в том, что ты о чем-то мечтаешь. Ты просто без этого не можешь.

- Получается, вы тоже не мечтали ни о каких золотых медалях?

- Не мечтал. Хотел в четвертом классе стать Львом Яшиным. Школа наша была величиной с мой нынешний дом – в два этажа. Потом построили новую, трехэтажную. И в пятом классе я учился уже там. Запомнил, потому что английский язык в этой школе учить начал. До сих пор учу. И в футбол мы там играли – на первенство школы. Вот я и мечтал: первенство школы с классом выиграю – поеду на чемпионат района, а потом на чемпионат города… Все так в спорте начинают.

- Но не все ведь на этот наркотик подсаживаются?

- Не все. У потенциально большого спортсмена должно быть что-то такое внутри. Желание чувствовать себя победителем, чем бы он ни занимался. Возьмите Владимира Максимова (бывший главный тренер мужской сборной России – прим). Ему 74 года, а он до сих пор не может не быть первым, не может стоять сзади, даже когда утром зарядку на сборе делает.

Если кто-то вдруг оказывается впереди, значит, Максимов его в спину толкнет, как-то обманет, но обгонит. И нюх у него совершенно волчий. А по-другому в спорте нельзя. Вон, в хоккее были Аркадий Чернышев, Борис Кулагин – величайшие тренеры. А помнят не их, а Анатолия Тарасова. Но быть все время победителем тяжело.

- Что мотивировало вас столько лет идти по этому пути?

- Не знаю. Пять чемпионатов мира выиграл. Самым первым мужской чемпионат мира был - в 1997-м. Это потом я стал идею заворачивать: давайте женскую команду создадим. Я ж свою квартиру в Волгограде когда продал – игроков купил. Был должен друзьям и родственникам 30 тысяч долларов, а доллар за одну ночь стал стоить не шесть рублей, а 36. Представляете, во что мой долг сразу превратился? Были б чужие люди, палками бы забили. Из дома я тогда сразу уехал, чтобы с женой сквозь зубы не разговаривать.

- Жена ваша на самом деле – святая женщина, повезло вам с ней. Другая убила бы.

- А я разве отрицаю? Хотя убить меня даже во сне тяжело, я с открытым глазом сплю – на всякий случай.

- Это вас работа с женщинами к осторожности приучила?

- Ну, конечно. Мне говорят иногда, мол, разницы никакой – что с женщинами работать, что с мужчинами. Но это не так. Женщина везде пытается создать иллюзию дома, гнездышко. Как обезьяна, которая в ожидании потомства вокруг себя на ветках лежбище сооружает и никого туда не пускает. В любой гостинице у женщины возле кровати стоит тумбочка, а на тумбочке – маленький чемодан. Называется – косметичка. 

Десять дней сбора все выдерживают нормально. На 11-й начинается ругань, склоки. После 12-го по коридору не ходи – убьют. Мужикам же все по фигу – хоть 30 дней на сборе их держи.

- Как получилось, что вы угодили в феврале на операционный стол?

- Пошел проверяться, сдавать анализы. Просто так, на всякий случай. Позвонил заместителю главного врача нашей краевой больницы – он сын моего бывшего тренера, профессор. Он и сказал прийти.

- А чувствовали себя неважно?

- Абсолютно нормально чувствовал. Просто давление подскочило, плохо спал. В связи с этим я, собственно, и пошел по врачам. А получил совсем другое. Профессор меня послушал, повел по кабинетам, сделали УЗИ, что-то еще. Потом он как начал перечислять, я обалдел: "Да не может быть". Я ведь с 1972 года, считай, действующий спортсмен. А в 60 с лишним выясняется, что сердечный клапан у меня не трехстворчатый, а двустворчатый. То есть врожденный порок сердца.

Тысячу раз до этого проверяли, обследовали ежегодно – никто ничего не находил. Плюс обнаружилось, что у меня серьезно нарушена иннервация дуги аорты. Я врачу говорю: мол, мне вообще-то на сбор ехать надо. Но он быстро мне объяснил, что с такой болячкой, если вдруг что случится, никакая скорая меня просто до больницы не довезет. Аорта лопнет – и до свидания. Очень многие великие люди, не чета мне, от этого умерли.

- Испугались?

- Честно? Да. Согласился лечь в клинику. Я тогда сильно простыл еще, мне надавали кучу антибиотиков и отпустили домой, объяснив, что, пока простуду не вылечу, оперироваться нельзя. Так что я еще десять дней дома пожил и пошел сдаваться. Без боязни уже.

Прооперировали меня 19 февраля, а очухался я 23-го. День запомнил, потому что девушки в больнице мужиков-хирургов поздравляли. Операция, которую мне сделали, называется Бенталла. Клапан новый сделали, аорту, которая должна была лопнуть, заменили такой дугой тряпочной, часть нервных окончаний к чертовой матери при этом удаляется… Помните, песня была – "Только шелковое сердце не пылает и не болит". Вот я теперь такой. Дочь спросила как-то, когда я уже дома был: что за звук от меня идет? Часы клацают? А это клапан новый. Чмок-чмок, чмок-чмок. Некоторые люди с ума сходят от этого звука, как от китайской пытки. А я вот после операции почему-то жить захотел. Хотя девки-медсестры говорили, что я в реанимации пистолет просил - застрелиться.

- До такой степени плохо было?

- Ну ты вылазишь из ниоткуда, только вроде в себя приходить начинаешь, хоп – и опять ушел. Температура 40, кислородную маску постоянно надевают, и ты сам должен раскачивать собственные легкие: высасываешь этот кислород. Сейчас я начал на тренировках на девчонок покрикивать, и понимаю: отвык.

- Пока восстанавливались, у вас были мысли, что с тренерской профессией скорее всего придется завязать?

- Да никаких таких мыслей не было – от них только хуже становится. И не до этого было: каким-то образом в организм уже после операции попала инфекция, образовались свищи – дыра 12 см в длину, четыре в ширину и глубина до четвертого или пятого позвонка, если снизу считать. . Я почему и лежал еще два месяца после операции в гнойном отделении. Меня там долго чистили, потом сшили, потом все разошлось… До сих пор на перевязки приезжать приходится. В мае был на игре, так от начала до конца весь матч на ногах простоял – садиться нельзя было. Вот такая хохма.

С другой стороны, сколько бы я прожил без операции? Никому не известно.

- Страшно, наверное, считать себя здоровым человеком и в одночасье столкнуться с перспективой стать инвалидом.

- Об этом я точно не думал. Ну, подумаешь, дырку лишнюю в организме сделали. Так у меня этих дырок… Оба ахилла оперированы, обе почки наизнанку вывернули перед Олимпиадой в Пекине. Для почек, как я потом узнал, самое страшное - смена воды. А я как раз тогда не жил в Краснодаре – уехал в Тольятти. Вода там в город поступает прямо с Волги. Ее кипятишь, пахнет стиральной машиной – кучу порошков добавляют, чтобы эту воду очистить.

Первая почка дала себя знать прямо в ходе одной из тренировок: как стоял, так и упал на колени прямо на площадке – камень выходить начал. Только все подлечили, привели в порядок, в другой почке камень пошел. А до Олимпиады три месяца. У нас сбор в Анапе, а я на обезболивающих в ванне чуть ли не круглосуточно лежу. Оттуда повезли в Ростов, в больницу.

Палата была даже не в урологическом отделении, а в самом дальнем закутке, никому не нужная, шофера там лежали, работяги – все, кто без блата. За "бугра" у нас был главный инженер армавирской презервативной фабрики. Таблеток тогда нигде не было, а у него чуть ли не мешок – от всего сразу. И он нам всем их давал.

И вдруг с утра к нам в палату залетает весь бомонд: главная медсестра, начинает менять лампочки, занавески, простыни. Мою кровать передвигать начали – она стояла у самого туалета. Никто ничего понять не может, глаза у всех квадратные, а до меня сразу все дошло: тогда уже я работал у Громова, и Борис Всеволодович, видимо, в эту клинику позвонил.

В общем, вслед за медсестрой появилась вся администрация: "Евгений Васильевич, что же вы сразу не сказали, что здесь лежите?" Короче, меня на каталку, в самолет, первые четыре ряда мест валят, чтобы можно было лечь, бригада врачей из Москвы прилетела – сопровождать. 

Столько обезболивающих, сколько в меня там всадили, я за всю жизнь не получал, наверное. Прилетели мы во Внуково, машина к трапу, все дела – и месяц я лежал в Мониках у профессора Маргариты Трапезниковой.

- Насколько неожиданным стал для вас недавний визит на сбор в Сочи главы Федерации гандбола России Сергея Шишкарева и его решение отстранить вас от работы в сборной?

- Абсолютно неожиданным.

- Шишкарев приехал с уже готовым вердиктом?

- Нет, мы довольно долго все с ним обсуждали, прежде чем прийти к окончательному решению.

- Чем это решение было аргументировано?

- Заботой о моем здоровье. Обидно, конечно, но воевать я не буду. Перегорел. Меня спросили, кого я могу рекомендовать на свое место, я и назвал испанца.

- Вы же всегда были против иностранных специалистов?

- Я и сейчас против. Но своих нет. Все молодежные команды торчат, как сливы – проигрывают с треском. Выше четвертого места не поднимаются.

- Вариант упереться и остаться в сборной у вас был?

- Один раз я уже оставался – после Олимпиады в Лондоне. Тогда очень многие хотели меня с моей должности сместить. Чего я только на разборе не наслушался. Вплоть до того, что некоторые члены команды со мной никогда в жизни на одном гектаре … не сядут.

- Ваши спортсмены?

- Мои, мои. Воспитанники. Ту войну я выиграл. Но больше ни с кем воевать не хочу. Можно было, конечно, встать в позу, но правда - не хочу. Уже не тот боец. У меня только первый внук родился, я должен дожить, увидеть, как он мужиком станет.

- Зачем вы продолжаете приходить на тренировки "Кубани"? Ведь официально вас от должности главного тренера освободили.

- За день до встречи с вами мне этот же вопрос жена задала. Не знаю. Хочу сохранить эту команду. Не хочу, чтобы игроков растащили. Мне неважно при этом, как будет называться моя должность. Гандбол же сейчас переживает не самые лучшие времена. Убрали государственную поддержку спортивных команд. Ну, кто-то с головой дружил? Какой спонсор в состоянии это вытянуть? Во Франции хватило мозгов сохранить систему, у нас, видимо, нет.

- А если через год-два вам предложат вернуться в сборную?

- Ну а почему нет? Вполне такой вариант допускаю. Попросили же Николая Васильевича Карполя в 83 года вернуться, когда женщины "торчать" начали? Он сам мне на сборе в Алуште об этом рассказывал.

Ну а серьезно, если в команде останутся те же люди, что сейчас работают с молодежной сборной, если мне дадут хотя бы 110 дней в году централизованных сборов, вернусь. Почему нет? Так же интереснее? Тем более что есть пример Владимира Максимова. Он в свои 74 года абсолютно живой.

- И его устраивает то, что он не главный тренер сборной страны?

- Нет. Скажи ему сейчас пойти в сборную – пойдет не задумываясь. Хотя я предлагал ему войти в свой тренерский штаб – перед Рио. Уговаривал даже. Просил, чтобы он стал первым, а я – вторым.

- Вы настолько не честолюбивы?

- Дело не в этом. Просто я знаю, что Максимов умнее и хитрее – во всех вопросах.

- Почему он отказался, спрашивали?

- Возможно, потому что всю жизнь с мужиками работал и не захотел на женщин переключаться. А мне сказал тогда: "Представь, что будет, если мы с тобой проиграем? Опозоримся на всю страну, все же только этого и ждут".

Мне ж до сих пор порой говорят, что я – выкормыш Максимова. А я и не отрицаю. До 1984-го играл сам, а в 1986-м уже с ним детские сборы проводил. Это потом ушел на женщин. Но как-то так жизнь сложилась, что мы постоянно рядом. Максимов меня трижды из бизнеса в гандбол возвращал. И в Волгоград на птицефабрику я благодаря ему попал. Эх, времена были: у всех тренеров и игроков холодильники были забиты тушками цыплят, окорочками, яйцами.

Птицефабрика выпускала около ста наименований продукции, практически безотходное производство. Клювы и ногти птицы шли на экологически чистый клей, пух и перья – на подушки и пуховики, куриные лапы закупали огромными лотками китайцы. Вот нам и давали все, что только можно – довеском к довольно символической зарплате. 

Мы еще и работали на этой фабрике, когда слишком сильная жара начиналась и нужно было максимально быстро отправить птицу на переработку – всей командой кур из одного цеха в другой таскали. Директор попросил – что ж не помочь? Сейчас, говорят, от той фабрики даже кирпичей не осталось.

- За все ваши крики на своих игроков на площадке вы ни разу в жизни не получили ни одной красной карточки, из чего я делаю вывод, что в этой внешней показной ярости вы всегда досконально контролировали ситуацию.

- Конечно.

- А случалось, что ярость становилась неконтролируемой?

- Тоже было. Наберите в интернете "драки Трефилова", все увидите сами. На девчонок тоже, бывало, срывался.

Помню, в одном из матчей проигрываем, в перерыве я начинаю в раздевалке всех разносить, и тут наш вратарь мне вдруг возмущенно говорит: "А что это вы тут на нас кричите?" Я беру ее двумя руками за шкирку и за штаны ее модные и выбрасываю за дверь. Вторая девочка, заслуженный мастер спорта, которая играла до этого у Александра Ивановича Тарасикова, попыталась заступиться, эмоции-то бушуют, и со всего размаха как засадит кулаком в зеркало. Осколки, кровища, сама она в туалете заперлась, я следом бросился, дверь эту к чертовой матери вынес, кричу…

Выиграли мы тот матч. С преимуществом в четыре мяча. После игры ко мне подходит Владимир Максимов и с таким деланным безразличием говорит: "У меня такое впечатление, что в перерыве в раздевалке что-то произошло…"

Но вообще я стараюсь своих девчонок не обижать. Сам вырос, как говорится, без роду, без племени. На хуторе. Никаких особых спортивных качеств, кроме как те, что мама с папой заложили, у меня не было, когда в спортшколу попал. Да и денег в семье никогда не было. Поэтому я прекрасно понимал: чтобы выжить в этом спорте и чего-то добиться, нужно молчать, сопеть в две дырки и пахать, пахать и пахать.

- Чем объяснить, что мужской российский гандбол вот уже почти 20 лет переживает глубочайший кризис?

- Только работой. Сколько примеров вы можете назвать, когда из выдающегося игрока вырастает выдающийся тренер? У нас же почему-то считают, что это должно происходить автоматически. Мне в вину до сих пор постоянно ставят, мол, жестко с девочками обхожусь. А как жестко? Если ты пришел на тренировку, ты пришел пахать. Отпаши свое и иди, куда хочешь.

Нет другого пути, понимаете? Почему балерина с утра до ночи у станка стоит ради того, чтобы в нужный момент красиво на пальчик встать? Почему скрипач пиликает круглосуточно, соседей до сумасшествия доводит? А мы что, не можем четыре часа в день нормально отработать?

Мне мой хороший товарищ Володя Комаров, который до 2009-го пятнадцать лет возглавлял федерацию конькобежного спорта, рассказал как-то историю, как одного нашего парня, известного впоследствии конькобежца, отправили тренироваться в Италию. Он приехал, посмотрел план работы и говорит тренеру: "Это же нереально, я не смогу все выполнить" Тренер пожал плечами и говорит: "Тогда вам лучше вернуться обратно домой. Я по этим планам работал еще в 70-х".

Выяснилось, что до 1975 года этот итальянец стажировался у нас на Урале. И все эти наработки и объемы – оттуда. Уехать, кстати, парню не позволили. Быстро объяснили, что на его поездку потратили больше валюты, чем он в пальто весит. Как-то он те тренировки выдержал в итоге. А в результате состоялся как спортсмен.

- Получается, что со спортсменом топ-уровня нужно обращаться, как с животным?

- Ну зачем же так? Здесь надо быть тонким психологом. Знать, когда, условно говоря, кнутом по хребту вытянуть, а когда пожалеть, слезки вытереть или рассказать, как потом все будет замечательно.

- О чем вы думали в Рио перед победным олимпийским финалом? Ведь в полуфинале сыграли плохо, несмотря на всю героику того матча с норвежками.

- Я гнал от себя все мысли. А они наползали, наползали: "Вот бы выиграть… Козел, ты, ну, вот о чем сейчас думаешь? Ну, не надо…"

- А в Пекине в 2008-м вы выиграть могли?

- Да. Но сломались Аня Кареева и Люда Постнова. У Люды спину прихватило так, что она по воротам бросить вообще не могла. Если бы эти две девочки у меня были, совсем другая игра могла бы получиться. А так я понимал, что вариантов особых у нас нет. Неоткуда им взяться. Нам просто не хватило людей.

- Каково это – вести команду на бой, зная, что он будет проигран?

- Ужасно. До сих пор вспоминать тот день больно: серебряные медали в кармане, все радуются, я я сижу в буфете и плачу от бессилия. И выпить нечего. Страшно такое переживать.

- За четыре года до этого нечто подобное со своей волейбольной командой в Афинах пережил Николай Карполь. Хотя все вокруг были убеждены, что шанс завоевать золото у него был стопроцентный.

- Когда игроки начинают пытаться руководить тренером, все обычно так и заканчивается. Сначала конфликтовать с Карполем начали отдельные игроки, потом все это стало разгораться и как всегда, не вовремя. Схема-то в женских коллективах всегда одна и та же: тренер – конченая скотина, над нами издевается, доколе мы будем это терпеть?

Хотя если посчитать, сколько девчонок Карполь в нормальную жизнь вытащил, скольким помог…

- Подразумевает ли ваша нынешняя должность вице-президента ФГР, что вы можете бывать на сборах и тренировках национальной команды?

- В качестве кого? Не думаю, что я сейчас этой команде нужен. У каждого тренера есть свое видение процесса, а значит, должно быть право это видение реализовывать. Второй момент – если новый тренер начнет поддавливать, наверняка кто-то из игроков побежит ко мне за сочувствием, а это неправильно. Да что далеко за примерами ходить – почему из российской сборной ушел Гус Хиддинк? Он ведь хороший тренер.

- Я бы сказала, что Хиддинк - прежде всего хороший мотиватор.

- О! В точку. Он команду замотивировал, получился результат. А потом, когда нужно было начинать работать и готовиться к следующему сезону, Гус начал поддавливать, нагружать, ребятам это не понравилось. И вместо работы они пошли по барам. Вот и все. Человек так устроен: если чувствует себя обиженным, ему обязательно нужно своей обидой поделиться. Ну и вообще когда тяжело, большинство людей в глубине души всегда хочет, чтобы их пожалели.

- Вам тоже этого хотелось?

- Честно? Когда мама была еще жива, я мало ей времени уделял. Но были периоды, приезжал домой. В грудь маме головой воткнешься, она твою голову поплотнее к себе прижмет, по волосам погладит, такое облегчение, все тяготы и невзгоды как рукой снимает. Сейчас вот не к кому идти. Ложишься спать с проблемами, просыпаешься – все они на месте, никуда не делись.

- Уехать тренировать за границу вам когда-нибудь предлагали?

- Предлагали не раз. Но боюсь, что с моими методами работы я недолго там проработаю.

- Неужели вы не в состоянии контролировать себя?

- В состоянии. Но не хочу я туда. Не хо-чу. Моя родная сестра уже двадцать лет в Германии живет – вышла замуж за немца, взяла его фамилию. И постоянно говорит о том, что хочет обратно, на родину. Не приживается там. Мы ведь не задумываемся, когда сравнивать начинаем, сколько у нас на самом деле свободы.

Товарищ у меня, голубятник, уехал жить в Европу. И его голубь полетел и нагадил соседу на крышу. Так тот жалобу накатал - приятеля вызвали в магистрат объясняться. Потом еще раз, чуть до настоящей войны с соседом не дошло. Самое смешное, что сосед тоже русский. Просто раньше уехал.

- А возраст свой вы чувствуете?

- В последнее время – да. Хотя в сравнении с одноклассниками я мальчишка какой-то. Задор тренерский точно остался. Наверное, это потому, что я постоянно с молодыми девочками работаю. Иногда, честно признаюсь, хочется все это вообще бросить и забыть. А остынешь, подумаешь, - ну а чем заниматься-то? В кресло садиться? Не мое это. Совсем…