Известный российский теннисист Андрей Чесноков в беседе с корреспондентом "Р-Спорт" Еленой Дьячковой поделился воспоминаниями о событиях после матча "Спартак" - "Харлем", состоявшегося 20 октября 1982 года в московских "Лужниках", когда в давке погибли несколько десятков болельщиков, а сам он спасся лишь чудом.
- Как вы оказались в тот день в "Лужниках"? Вы болеете за "Спартак"?
- Да, конечно, я болею за "Спартак". Я родился в Сокольниках. Там есть теннисный стадион "Спартак" и футбольное поле спартаковское, и хоккейная арена "Спартака" там же. И мне ничего не оставалось – вокруг все было спартаковское, и я всегда болел за "Спартак". Знаете, в тот день к нам залетел воробей, представляете? И бабушка сказала: "Это к покойнику". Это вообще невероятно, это совпадение просто феноменальное.
Когда я пришел домой после этой трагедии весь в крови, два дня молчал. То есть я разговаривал на какие-то другие темы, но не говорил о том, что я видел. Потому что я думал, что это был сон. О том, что я пережил, рассказал своему тренеру спустя две недели. Я видел столько мертвых, вокруг меня все были мертвы. И когда я вышел, там стояла скорая помощь, и те ребята, которые лежали на асфальте – целая шеренга, они тоже все мертвые были.
Это был тот период, когда была такая политика в стране – что все прекрасно, нет никаких жертв, самолеты не бьются, крушения не происходят. Все красиво, все здорово. И поэтому моя психика так сработала. Я все-таки был совсем молодой, мне было 16 лет, я даже не понимал, что произошло.
- Вы попали прямо на тот сектор, где все случилось? В чем все же была причина давки – в том, что кто-то поскользнулся, или в том, что люди хотели вернуться на сектор?
- Я купил билет на северную трибуну, она всегда была трибуной московского "Спартака". Но в тот день было очень холодно – минус восемь, наверное, не больше, и всех зрителей, а их было мало, согнали на эту трибуну. Если выйти из метро "Спортивная" и идти прямо, то как раз выходишь на нее. А до этого, я помню, был невероятный дождик, а потом вдруг настал какой-то страшный холод. Может быть, лед был на ступеньках, я не знаю. Вы представляете, там был мой друган из класса, он мне потом сказал: Ты знаешь, я тоже был на матче, но я спокойно вышел. Это все случилось только на одном выходе, на других люди свободно прошли. За пять минут до конца матча все начали тихонечко выходить. "Спартак" вел 1:0, и на второй добавленной минуте забили второй гол. Получалось, все катились на выход, а тут забили гол, все остановились, кто-то побежал обратно, чтобы посмотреть, что произошло. Такая неразбериха началась. Было темно. Кто-то, возможно, упал на ступеньках, на него тоже кто-то упал, и получилась как будто блокада – выйти было невозможно. Человек лежит, на нем еще один, на нем другой… Такое давление, это невероятно. Я все это видел.
- Вы были внутри этой давки?
- Да. Я честно скажу, у меня все хрустело и болело, я думал, это конец. Но когда он наступит, я не знал. Но я все же был теннисистом, как змея изворотливый. И я оттуда выкарабкался, какое-то сделал движение, перепрыгнул через десять человек и оказался на островке между перилами. Я стоял там с каким-то солдатом, человеком в военной форме, и нас ребята хватали за ноги, просили: спаси! Помоги! Мы умоляем! А мы ничего не могли сделать, потому что если кого-то вытаскивать из этой толпы, все за него держатся, все хотят жить. Мы пытались…
- Вы избежали травм?
- Нет, грудь болела еще две недели, такое давление было. И у меня куртка была – дубленочка такая, я ее откуда-то привез, может, в Швейцарии купил. И на ней кровь была. Я понял, что никогда ее больше не надену. Честное пионерское, я ее продал потом.
- Вам запрещали потом рассказывать о том, что произошло?
- Знаете, я и сам никому не рассказывал. Вот, тренеру первому. Я подумал, что то, что произошло, это был сон. Можете представить, вы просыпаетесь утром, и кажется, что вы такой яркий сон видели, что все как будто наяву было? Вот у меня было то же самое. Я на следующий день купил все газеты – "Правду", "Труд" и все, которые были. И, в конце концов, я купил "Вечернюю Москву", и там я обнаружил три строчки, и я удивился, подумал – этого же не может быть! Там было написано, что что-то произошло на стадионе. В единственной газете было написано. Я этот номер оставил на память, но потом его где-то потерял.
- В 2007 году вы были одним из организаторов Матча памяти жертв тех событий…
- Там голландцы попытались организовать что-то в память погибших. Я тогда пришел в "Лужники", и там были мамы этих детей. Мы с ними разговаривали. Я им сказал, что не представляю, как они пережили это все. И мне одна женщина сказала: У меня все это до сих пор на душе. Было очень больно все это слышать. Я хотел понять, как она перенесла это все, откуда у нее силы, чтобы жить дальше, потеряв своего сына.
Знаете, мы тогда с ребятами вытащили одного парня, и когда мы его принесли в эту шеренгу мертвых, я залез ему во внутренний карман куртки за документами и обнаружил, что ему всего 17 лет. Я подошел к врачу, сказал – знаете, мы принесли… А он спокойно подошел, открыл парню глаз, сказал – ну да, он мертв, всё.
Потом, в 2007-м, когда прошло 25 лет с той трагедии, я увидел памятник этот, установленный в "Лужниках". Он был весь зачуханный, разбитый. Это был просто кошмар для меня.
Столько времени прошло, но я помню все очень хорошо. Помню этого солдата, который рядом со мной был. Мы стояли спиной друг к другу… Перила железные лежали все изогнутые, а вокруг них все ребята были мертвые. Называли какие-то цифры, сколько человек погибло… Ничего подобного.
- Официально 66 погибших…
- Думаю, может быть, их было даже больше. Трагедия эта осталась в моей душе. И я всегда готов встретиться, поговорить с мамами тех, кто погиб там.
