Американский фигурист Натан Чен, ставший победителем Финала Гран-при в Японии, в интервью специальному корреспонденту "Р-Спорт" Елене Вайцеховской рассказал о сложностях, с которыми сталкивается в фигурном катании ребенок из небогатой семьи, а так же объяснил, чем сложны четверные прыжки, и почему, фактически разорвав год назад отношения со своим тренером Рафаэлем Арутюняном, он вернулся к нему вновь.
- В вашем досье я прочитала, что свой первый прыжок в четыре оборота вы впервые успешно выполнили в ноябре 2014 года. Сейчас же в вашем техническом арсенале имеются пять различных четверных. Насколько сложен оказался путь от первоначальной задумки до ее реализации?
- Если честно, с двумя первыми прыжками никаких проблем не было вообще. Через неделю после того, как я выехал свой первый четверной тулуп, я попробовал прыгнуть сальхов и сразу сделал это удачно. Мы с Рафом (
Почти сразу я стал экспериментировать с четверными флипом и лутцем, но тут все оказалось сложнее. Я никак не мог поймать нужные ощущения во вращении. И почти смирился с тем, что освоить эти два прыжка просто выше моих возможностей. Что касается тулупа и сальхова, в них я продолжал набирать уверенность и, соответственно, принял решение включить и тот, и другой в произвольную программу и выступить с этим прыжковым набором на чемпионате США.
- Как раз на том турнире вы, если не ошибаюсь, травмировались?
- Да. Восстановление отняло много времени и сил, но за это время я реально изменился – как физически, так и ментально. Прибавилось мощности, вращение в воздухе стало более быстрым и компактным, это чувствовалось, прежде всего, по тому, как легко стали получаться тройные прыжки. Четверные я тоже восстановил, а где-то через месяц мы стали пробовать на льду четверные флип и лутц. Именно тогда в моей голове замаячила мысль: "Почему бы не прыгнуть все пять?"
- Сколько времени заняла работа над риттбергером?
- Выполнить отдельно взятый прыжок не является для меня слишком трудной задачей. Проблемы начались, когда мы начали ставить программу, рассчитанную на пять четверных.
- Наверное, это непросто – психологически готовить себя к достижению, которое не покорялось ни одному фигуристу в мире?
- Я не слишком забивал себе голову подобными мыслями. Хотелось просто понять: задача реальна, или нет? Первое, с чем столкнулся, что на льду мне приходится очень быстро думать и очень быстро переключаться с одной задачи на другую. Четверной прыжок – даже такой, как тулуп или сальхов – требует очень большого напряжения и концентрации. Ты должен одновременно контролировать массу технических вещей и собственных мышечных ощущений.
Но самое сложное заключалось в том, что, приземлившись с одного четверного, мне нужно было тут же выбрасывать из головы всю информацию, связанную с этим конкретным прыжком, и настраиваться на совершенно иной комплекс действий и ощущений. И так – пять раз подряд. Если где-то я не успевал переключиться или сконцентрироваться, сразу возникал слишком сильный дополнительный стресс, и все начинало рушиться.
- Это как раз нормальное явление. Давно известно, что любой новый сложный элемент поначалу может ломать всю программу даже в том случае, если выполнен хорошо.
- К этому я был готов. Более того, довольно быстро понял, что, если хочу выполнить задачу, нужно в равной степени тренировать не только мышцы, но и голову. Причем заниматься этим постоянно.
- Какое количество четверных вы хотели бы включить в свою олимпийскую произвольную программу?
- В идеале пять, причем необязательно, чтобы все они были различными. Если это удастся сделать, я однозначно получу колоссальное техническое преимущество. Задаваться целью показать на Олимпиаде пять различных четверных - это уже не слишком оправданный риск. Рассуждаю просто: я никогда не выступал на Олимпийских играх, участие в которых само по себе является стрессом для любого спортсмена, поэтому было бы просто неразумно усугублять этот стресс, делая не слишком привычные для себя вещи.
В конце концов, Олимпийскими играми сезон у фигуристов не заканчивается, карьеру я вроде бы тоже завершать не собираюсь, и если во мне есть потенциал для того, чтобы катать программы большей сложности, я найду, где этот потенциал реализовать. Но число 5 мне нравится. Я потихонечку намерен к нему привыкнуть.
- Когда Юдзуру Ханю катается без грубых ошибок, мало кому удается его обыгрывать. Вы уже брали и такую высоту. Это какое-то особенное чувство – обыграть олимпийского чемпиона?
- Отчасти да. Юдзуру катает очень сложные программы, поэтому превзойти его – большое достижение даже с технической точки зрения. Если говорить о внутренних чувствах, которые я переживал, когда выигрывал у Ханю, это точно не тщеславие. Скорее очень сильная уверенность в том, что я двигаюсь к своей цели правильным путем.
Мы все работаем ради того, чтобы однажды почувствовать себя лучшим. И когда понимаешь, что на данном отрезке времени ты действительно стал фигуристом номер один, это мощно подогревает самооценку и добавляет уверенности. Если до того, как начать побеждать, я чаще задавал себе вопрос: "Способен ли я?", сейчас точно знаю - способен. В частности – к тому, чтобы бороться с Ханю на Олимпийских играх в Пхенчхане.
Честно говоря, мы все очень многим обязаны этому спортсмену. Когда я вижу, как он работает, как катается, до какой степени отдается фигурному катанию, и каким вообще должен быть наш вид спорта, то и сам нахожу в себе новую мотивацию: быть таким же, как Ханю, быть лучше, идти вперед. Юдзуру в этом отношении великий атлет.
- Я до сих пор помню ощущение внутренней неловкости, которое испытала, когда на Олимпийских играх опередила соперницу, которой восхищалась всю свою спортивную жизнь.
- Мне знакомо это чувство. Я и сам испытал нечто подобное, когда обыграл Ханю на этапе Гран-при в Москве. Там как-то очень остро чувствовалось, что большинство болельщиков приехало в Россию ради того, чтобы увидеть, как будет побеждать Юдзуру. Более того, они совершенно не сомневались в том, что он станет первым. И получилось, что своей победой я реально расстроил кучу людей.
Был несказанно счастлив, что у меня все получилось, что я выиграл, причем выиграл уверенно, но вот это ощущение абсолютного счастья и одновременно очень большой неловкости перед зрителями было крайне непривычным. Я никогда раньше не переживал столь противоречивых эмоций.
- Вы, насколько знаю, из небогатой многодетной семьи. Когда-нибудь доводилось задумываться о том, что фигурное катание может оказаться вам не по карману?
- Постоянно. Пока был совсем маленьким, нам приходилось платить за все: за лед, за услуги тренера, за экипировку. Наша семья была настолько бедной, что даже свою первую пару коньков я получил достаточно сложным путем: уговорил отца пойти в компанию, которая занималась производством спортивного инвентаря для фигуристов, и попросить хоть какие-нибудь коньки с ботинками в подарок. Мне в итоге их подарили, и все последующие пары я получал примерно по такой же схеме.
Это не очень приятное ощущение, когда выпрашиваешь что-то у чужих людей, как милостыню, но другого выхода просто не было. Купить коньки в магазине мне довольно долго было просто не по карману.
Что касалось прочих расходов, в Америке немало благотворительных фондов, организованных по принципу фонда Майкла Вайсса. Благодаря их помощи, я имел шанс оплачивать тренировки, когда стал тренироваться у Арутюняна, Раф тоже много мне помогал. В том числе и деньгами. За эту поддержку я очень благодарен – и ему, и всем тем людям, которые не оставались равнодушными к тому, что один маленький мальчик очень хочет кататься на коньках. Если бы эти люди не встретились на моем пути, сейчас бы я точно не сидел бы перед вами с медалью на шее.
- То, о чем вы сейчас сказали, накладывает дополнительную ответственность за результат?
- Конечно. Когда я выступаю в соревнованиях, думаю прежде всего о своей семье, о моих родителях, о том, как много собственных удовольствий и нужд они принесли в жертву тому, чтобы я катался. С возрастом такие вещи понимаешь все сильнее и сильнее. То, что я сейчас вам говорю, это не красивые слова. Я действительно думаю о том, что, катаясь, лучше всего могу показать тем, кто меня поддерживал, что был достоин этой поддержки.
- У меня сложилось впечатление, возможно обманчивое, что русские тренеры появлялись в вашей карьере не случайно.
- Так оно и есть. Когда я был совсем маленьким, то делать выбор самостоятельно, как понимаете, был не способен, его делала за меня мама. А она почему-то очень доверяла русским специалистам и очень ценила их отношение к делу. У нас на катке работала одна женщина из России, и мама отвела меня к ней, свято веря, что та наверняка научит меня правильному отношению к работе и жесткому отношению к себе. Так оно, собственно, и получилось. Поэтому и техника катания у меня скорее русская, нежели американская.
- А что, есть какая-то принципиальная разница?
- Принципиальной нет, но каким-то мелким вещам все тренеры учат так, как принято в их странах. Поэтому когда я понял, что пришло время переходить на более высокий уровень, сразу стал задумываться о том, что хорошо бы найти русского специалиста. Когда увидел, как работает Арутюнян, интуитивно почувствовал, что мне нужен именно он. И мы стали работать вместе.
- В спорте часто можно услышать фразу: "Тренер всегда прав". Согласны?
- Если этот тренер – Рафаэль, то соглашусь беспрекословно. Он каким-то образом умудряется точно знать, что и как случится, даже когда это еще и не начинало происходить. Так было, например, в той ситуации, когда я получил травму на чемпионате США. Раф предполагал, что она случится, предупреждал меня об этом, я же стоял на своем. Теперь понимаю: если посчастливилось встретить такого специалиста, нужно всецело доверять его знаниям, его опыту. Стопроцентно использовать их для того, чтобы стать лучше и умнее.
- Год назад, тем не менее, все выглядело так, словно вы вот-вот расстанетесь.
- Для меня это был сложный период. Мы как-то враз утратили способность нормально общаться, причем каждый гнул свою линию, не желая ничем поступиться. Я тогда ненадолго даже уехал к Марине (Зуевой). С ней было совершенно замечательно работать, очень интересно, но, чем дольше я оставался на ее катке, тем отчетливее понимал, что мне нужен Раф. Не просто человек, который будет так же уверенно толкать меня вперед, а именно Раф. С его уникальным тренерским глазом, какого нет больше ни у одного из тех, кого я знаю, тем более нет ни у меня, ни у моих родителей.
Только расставшись с тренером я стал понимать, что на протяжении многих лет мы делали настолько точную техническую работу, что альтернативы этому я не найду ни у какого другого специалиста. Не поверите: я пытался вспомнить, из-за чего у нас разгорелся конфликт, и не смог. Все казалось ерундой, которая вообще не стоит внимания. Но все это, к счастью, в прошлом. Мы продолжаем работать вместе и по-прежнему движемся вперед.
- Чем вы руководствовались, выбирая постановщиков на олимпийский сезон?
- Руководствовался задачами. Искал специалиста, который помог бы вывести мою вторую оценку на более высокий уровень, поработать над артистической стороной программ. У Арутюняна я постоянно тренируюсь вместе с Эшли Вагнер, а она довольно много лет сотрудничает с Шэ-Линн Бурн. Результаты этой работы мне очень нравились, честно говоря. Шэ-Линн очень хорошо удается вытащить из фигуриста качества, о которых он сам может и не подозревать, при этом она не пытается навязать человеку собственный стиль.
Вот я и решил попробовать к ней обратиться. Сначала обсудил эту идею с Рафаэлем, и он сказал, что целиком и полностью поддерживает мои намерения. Более того, считает, что программы Шэ-Линн прекрасно гармонируют с теми постановками, что делает Лори Никол и при этом совершенно не похожи на них. Ну а поскольку мою произвольную программу ставила Лори, я дальше не колебался в выборе.
- С Лори Никол вы сотрудничали и раньше?
- Нет, хотя знал, что они с Рафом хорошие друзья и часто работают вместе. Лори потрясающая. Мне вообще кажется, что так, как она, не работает больше ни один постановщик. Она первым делом усадила меня напротив себя и начала рассказывать – о музыке, о хореографии, об истории фигурного катания – о таких вещах, о которых со мной вообще никто никогда не говорил. Показывала мне рисунки, картины, объясняла, как работает психология человеческого восприятия, почему судьи оценивают одно, и не оценивают – другое, учила обращать внимание на детали, выделять эти детали.
Я слушал ее и понимал, что тоже начинаю иначе смотреть на то, чем занимаюсь. Потом мы пошли на лед и Лори велела мне просто двигаться под музыку и делать то, что придет в голову. Потом стала что-то подсказывать, направлять. Это был совершенно потрясающий опыт.
- Если бы правила допускали, что произвольная программа может быть на пятнадцать секунд длиннее, что бы вы добавили в нее – еще один прыжок, или позволили бы себе расслабиться и потанцевать?
- Иногда я действительно испытываю сожаление от того, что современные правила не позволяют уделять время какой-то танцевальной импровизации. С другой стороны, каждый раз, когда программа заканчивается, у меня обычно проскальзывает мысль: "Теперь только бы до борта доехать…" Хотя в целом, думаю, мужскому катанию не помешали бы десять-пятнадцать секунд свободы.
- Но не при пяти четверных прыжках, так?
- А тут нет однозначного ответа. Когда все получается, это так заводит, дает столько адреналина, что усталость вообще перестает ощущаться, накатывает потом, когда уже сидишь в "кисс-энд-край" в ожидании оценок. Хуже всего бывает, когда ошибаешься в каком-то из первых прыжков. Вот тогда порой приходится дотягивать программу на зубах.
- Вы мечтаете о том, чтобы выиграть Олимпийские игры?
- Вот конкретно такой формулировки я все-таки пытаюсь избегать. Я думаю об Олимпийских играх, как, наверное, думает любой атлет. О том, что это – пик карьеры, самая большая и заветная цель, к которой можно стремиться в спорте. Возможно, Игры в Пхенчхане не станут в моей карьере единственными, может быть, за второй Олимпиадой случится и третья, но сейчас я реально хочу выступить именно на этих Играх. Именно выступить, получить этот опыт.
Понимаю, что сейчас произнесу порядком избитую фразу, но для меня в фигурном катании главное не победы, а пути к ним. Каждодневные тренировки доставляют мне ничуть не меньшее удовольствие, нежели удачные выступления в соревнованиях. Я, прежде всего, люблю кататься.
- Охотно верю, но при этом вы не можете не понимать, что способны бороться в Пхенчхане за победу.
- Способен. В этом сезоне я начал ощущать это очень хорошо. Вы хотите услышать совсем честный ответ? Да, я хочу выиграть золотую медаль. Хочу стоять на олимпийском пьедестале на верхней ступени. С детства хочу. И все, что делаю на льду – делаю ради того, чтобы эту цель реализовать. Если получится, думаю, это станет самым большим достижением в моей жизни.
- Если не удастся реализовать мечту в Пхенчхане, вас это сильно расстроит?
- Сложный вопрос. Иногда я начинаю задумываться о том, что каждая Олимпиада сразу делает спортсмена старше. Причем, не на один год, а на четыре, потому что думать ты уже начинаешь о других Играх, а не о тех соревнованиях, что будут между ними. С другой стороны, сейчас мне 18, через четыре года будет 22, и это не самый солидный возраст для мужского одиночного катания.
В какой-то степени мне, наверное, повезло: я каждый день наблюдаю, как катается Эшли, как тренируется Адам Риппон, который тоже провел в фигурном катании чертову прорву времени, я вижу, как они прогрессируют, как, несмотря на возраст, придумывают на льду какие-то неожиданные вещи. Все это вселяет в меня уверенность, что в 22 моя жизнь точно не закончится – независимо от того, что произойдет в Пхенчхане.
