"Тарасову вычеркнула из жизни": Роднина — о врагах, любви и политике
Читать в
Ирина Роднина, прославленная и самая титулованная фигуристка в мире, в интервью Василию Конову на YouTube-канале KonOff рассказала о том, что у нее появилась вторая внучка, что не скучает по фигурному катанию и не разговаривает с Татьяной Тарасовой уже много лет, вспоминает ажиотаж вокруг свадьбы с Александром Зайцевым и развод через суд, покупку свадебного платья в США и работу на американском льду, битое стекло в ботинке и споры с тренерами.
— В какой момент фигурное катание из вида спорта для здоровья стало фигурным катанием как спортом.
— Наверное, когда в 1969 году выиграла чемпионат мира и Европы в первый раз, потому что уже тогда надо было решать — или продолжать, а если продолжать, то, понятное дело, это олимпийский цикл, то есть, по крайней мере, до 72-го года. А это все откладывается — учеба становится в два раза сложнее, планы все в жизни меняются, потому что папа у меня очень был против, чтобы я продолжала кататься, он считал, что я достигла уже того, о чем даже и не мечтали. Он так и сказал Жуку. С Жуком было просто плохо, но я должна сказать, что, наверное, меня это все время и спасало, потому что каждый год у меня папа спрашивал: “Это последний сезон?”
Если сейчас больше родители ведут своих детей, сопровождают, то у меня всегда у родителей было наоборот. Если это не мешает учебе, если я успеваю и то, и другое, и если это уже не совсем вразрез со здоровьем.
— Вы начинали как одиночница…
— Естественно. Все так начинают.
— Недавно общался с Димой Соловьевым, который тоже начинал как одиночник, но ушел в танцы после травмы, потому что понял, что прыгать не может. Он рассказывал, что если не можешь в одиночниках, идешь в танцы. Как у вас получилось, что из одиночников вы ушли в пары?
— У нас чуть-чуть другое, потому что танцы, во-первых, был неолимпийский вид спорта. Наверное, в тот момент, когда я стала заниматься парным катанием, об Олимпийских играх никто не мечтал, но у нас такие корифеи, если можно так сказать, фигурного катания, это были одиночники, естественно. Это надо красиво фигуры эти все исполнять, и, естественно, достаточно сложная техника — для прыжков нужны совершенно другие данные.
Вот с фигурами у меня была вообще беда, прыжки — более-менее. Я как раз всегда по фигурам была где-то во втором десятке, а за счет произвольного катания уже выходила куда-то на третьи-пятые места в одиночном катании. Но следующий момент — рост. Знаете, как мне в свое время Зайцев сказал, что из всех зол надо выбирать самое маленькое.
Легендарное противостояние с Белоусовой и Протопоповым
— Поэтому он выбрал вас?
— (Смеется) Вообще-то, я его выбрала, но дело не в этом. Маленький рост предпочтительнее для парного катания. А вот кто не мог ни прыгать, ни кататься, ничего делать, те шли в танцы (смеется). Мы так их в шутку называли группой олимпийского здоровья, потому что вот эти позиции вечные… Так как я тренировалась в группе у Тарасовой, то мы очень часто утром лед делили с танцорами, и вот этот один и тот же ритм, потому что они с утра отрабатывали обязательные танцы, которых сейчас нет, а тогда вот целая группа. Группа была вальсовых танцев, группа была танго, маршей.
На соревнованиях эти группы “жеребились”, не то что сейчас — приехали, станцевали оригинальный танец. Или еще как до этого было — один обязательный, который был по жеребьевке за год до сезона, и один оригинальный танец. Раньше приезжали так, “жеребились”, вытаскивали, в какие танцевальные группы попадают — никто не знал, а там было около 16 танцев. То же самое было и в обязательных фигурах — тоже “жеребилось”, какая группа. Там тоже их было под 40.
— Боевое крещение — это 68-й, 69-й, в момент, когда впервые обыграли Белоусову/Протопопова…
— Ну, впервые обыграли в 69-м. Даже, наверное, не потому что мы их обыграли. Нас всегда Жук, во-первых, учил, что если мы соревнуемся, то только с самими собой. Он никогда не показывал и не указывал, как надо побеждать соперников, но он всегда показывал сильную сторону соперников. Вот он нас четко ориентировал, что так, как катаются Белоусова с Протопоповым, мы никогда не сможем — и в силу возраста, и в силу других технических и физических данных, и поэтому он сразу сказал, что мы пойдем другим путем (смеется).
Людмила Белоусова и Олег Протопопов, Ирина Роднина и Алексей Уланов, Тамара Москвина и Алексей Мишин (слева направо). Архивное фото
Его путь был как раз более техничный, более спортивный, поэтому крещение-то произошло, наверное, именно в 68-м году на чемпионате Европы в Швеции. Знаете, остались впечатления очень тяжелые, потому что короткую программу мы когда откатали, мы вдруг оказались на третьем месте. Я не ехала так и не раскладывала, с кем я что буду, для меня всегда стояла только одна задача — выполнить то, что у нас есть в программе, а программа была действительно достаточно сложная. И после короткой программы я вдруг оказалась среди тех спортсменов, на которых до этого смотрела только по телевидению (улыбается).
Произвольная программа, конечно, для меня это был просто шок. Я очень хорошо запомнила, что Леша начал так экономить свои силы, что мы даже отказались от тренировки, и этот мощный Жук, со своим мнением, вдруг сдался: “Ладно, давайте силы поэкономим”. И при моей мышечной структуре, когда я весь день не тренировалась, у меня не было какого-то выхлеста, и он оказался только на старте — наверное, это одно из самых худших моих катаний, хотя мы ни с чего не упали, но везде было очень много всяких недоделок, “грязная” программа была.
Еще перед стартом мы стоим, готовимся, и мне старший тренер говорит: “Ты понимаешь, что сейчас на тебя будет смотреть весь Советский Союз?” А у нас с детства в комнате висела карта Советского Союза — я когда совсем была больная, фруктов и овощей не было никаких зимой, единственное — клюква с сахаром. Сами понимаете, радость еще та, поэтому я ягоду в рот, а другую — в стенку. А так как это были мелом накатанные стены такие, обоев не было, краской не красили, а вот такой меловой накат был, и клюква это все стала разъедать, нужно было уже делать ремонт, и папа просто повесил карту Советского Союза. Знаете, когда кушать не хотелось, очень хорошо было смотреть— муха села и ползет. Я, честно говоря, настолько хорошо выучила географию, тем более карта была не просто территории Советского Союза, где республики, крупные города, потому что каждый город в зависимости от численности по-разному обозначался, все железные дороги — карта была еще с полезными ископаемыми, которые добывались на территории Советского Союза. Я как это представила, эти два с половиной метра, от Камчатки до Калининграда, — это меня точно прибило. Это не помогло, не вдохновило, а наоборот. Потом уже, когда ты знаешь, что ждут, что тебе много желают хорошего, — это, наоборот, помогает, а когда ты к этому не готов, то вот эта громадина тебя буквально придавливает.
— Я читал в вашей книге, что там же, в Швеции, вы испытали культурный шок, когда первый раз зашли в раздевалку.
— Ну, это не культурный шок, знаете, это… Я не знаю, как это у мужчин, у мальчиков в раздевалке, но девочки, мы же сразу сканируем, мы все видим, все оцениваем, и я прекрасно понимаю, что у меня совсем не то белье, чтобы я вот так могла красиво, спокойно переодеваться, как это делали спортсменки из других стран. Но я могу сказать сейчас, что от того, что у меня не было кружевного белья, я себя ущемленной не чувствовала. Я знала, что я сейчас выйду на лед и их всех разотру. Потому что скорость у нас была больше, мы были физически лучше подготовлены, программа была сложнее, поэтому — ну, окей, в следующий раз я это стала делать по-другому, пока мы хоть какие-то деньги не получили, пошли и купили то, что может любую женщину украсить (улыбается).
— Не было такого, что объяснить той же федерации…
— А при чем тут федерация?
— Это же в том числе и имидж страны, потому что вы заходите и должны чувствовать себя уверенно среди других спортсменок.
— Имидж страны — это когда ты выходишь на старт и показываешь результат. Все остальное — это твои личные психологические моменты, насколько ты с ними справляешься. А федерация или страна — это не няньки. Федерация представляет фигурное катание Советского Союза в международной организации -— они что, нам нос должны подтирать? Может, поэтому мы все время и радуемся сейчас четвертым-шестым местам?
Есть такое выражение: спорт есть спорт. Знаете, я когда уже закончила выступать, услышала, что главное не победа, а участие. А нам никто такие задачи не ставил, даже такого выражения никто не говорил! Я не один раз принимала участие в Олимпийских играх — мы туда ехали только побеждать. Иначе нас никто не направит.
Я когда увидела несколько лет назад, что там “вилка” ставится от третьего до восьмого места. У нас “вилка” была два места, первое и второе. В крайнем случае, вот мы ехали первый раз, у нас стояло третье-пятое. Но не ниже. Ниже шестого страна даже не посылала, потому что зачем тратить деньги. Это очень дорогое удовольствие для страны.
— Чемпионат СССР 69-го или чемпионат мира 69-го, когда второй раз обыграли Белоусову/Протопопова? Какой турнир эмоционально запомнился больше?
— Наверное, чемпионат Советского Союза, потому что чемпионат мира — это первый раз, а все, что первый раз — все непонятно (смеется). На чемпионате Европы Жука не было с нами, а на мир его уже выпустили, и мы летим в самолете, и он мне говорит: “Ну, какие у тебя планы?” Я говорю: “Хорошо бы выиграть серебро”. Он мне: “Ты что, с ума сошла?” Я говорю: “Ну, смотрите: бронза на чемпионате Советского Союза, золото на Европе, вот для полного комплекта хорошо бы серебро” (смеется).
В общем, он понял, что со мной на эту тему лучше не разговаривать, потому что никогда ни я, ни мои родители, и даже Жук никогда не говорили о местах. О программе, о сложности, о выполнении, о чистоте, о стабильности исполнения элементов, о скорости — вот об этом да, всегда говорилось, а вот так, чтобы прямо первое место, такого никогда не было.
— Ваши первые мысли, когда вы поняли, что стали лучшими в мире?
— А мы не сразу поняли (смеется). Во-первых, тогда не было интернета, не было быстрого вычисления. Почему всегда, особенно второй день, когда пары выигрывали, всегда были перед награждением показательные выступления? Считали! Поэтому как раз в первый день, когда пары выигрывали, выступал кто-то из местных, а уже на второй день, перед награждением мужчин, катались три первых номера парного катания, потом три первых номера в танцах, одиночники. То есть вот эти три номера нужны были для того, чтобы подсчитать.
Ирина Роднина и Алексей Уланов. Архивное фото
— А в момент, когда объявили результаты?
— Знаете, получилось так, что мы же тоже все познавали. В Америке начинают награждать с третьего места, и объявляют Белоусову/Протопопова. Они вышли, сделали поклоны и встали около пьедестала почета, то есть они тоже не понимают, на какое им место вставать — нам никто ничего не объяснил (смеется).
— Вы в книге очень ярко описали свои эмоции от Протопопова после их первого поражения. Действительно это настолько мощная была картина, когда вы зашли в раздевалку и увидели?
— Знаете, когда раздевалка, там же, в общем-то, так нельзя сказать, что прямо полное электричество. Он так стоит — это действительно как-то непонятно, стоит человек или висит, еще голова как-то так набок, потому что он, видно, боялся потолок или лампочки задеть. Поэтому я поняла, что лучше оттуда уходить быстрее (смеется).
— А вы с ним не общались?
— Знаете, мы не общались, честно говоря, никогда. Потому что когда мы только появились, то я была ученицей Жука, а Жук и Протопопов абсолютно друг друга не воспринимали. Хотя был год, 1962-й, когда первый раз Протопопов стал серебряным призером чемпионата мира — к этому чемпионату его готовил Жук.
Что у них там произошло, я не знаю, но вот эта конкуренция дала, конечно, много. Я почему всегда говорю, что нам нужно соперничество, конкуренция? Ну не бывает в спокойной идиллии, чтобы рождалось что-то мощное, сильное. У нас сейчас, наоборот, для спортсменов создают более комфортные условия для работы, но у нас сражаются болельщики между собой, и то в основном в интернете. А там так не было.
Потом, когда мы обыграли… Не знаю. У нас не было никогда никаких общих интересов, у нас большая разница в возрасте. Мила — так как мы были в одной раздевалке, могу сказать, что к ней все с таким особым пиететом и уважением относились, то есть у нас не было такого, что я тебя обыграла, и ты теперь тут для меня никто. Все равно это были очень уважаемые люди.
— Когда вернулись в Союз после победы, Жук что сказал?
— После победы мы еще были там, а потом мы поехали в турне с показательными выступлениями — это Канада, Америка, а потом еще пол-Европы. Вот как раз мы приехали, последние показательные были в Москве, и мне как раз папа сказал: “Хватит, дочь, заниматься спортом” (смеется). Когда он говорил слово “дочь”, я уже понимала, что намечается какой-то серьезный разговор.
На следующий день я это сказала Жуку, с ним шок был (улыбается). В принципе, потом, конечно, стали уже планы — у нас май месяц всегда подготовка планов на следующий год: что менять, что оставлять; разбирали, где ошибки, где недочеты или слабая наша сторона, потому что у каждого есть слабые и сильные стороны. Вот то, что очень здорово Жук всегда объяснял: “Берешь и выписываешь в один столбик свои минусы, а в другой столбик — свои плюсы, и берешь своих ближайших соперников — их плюсы и их минусы. И смотри, какие минусы ты можешь превратить в плюсы. Плюсы уже есть, а из минусов надо делать еще большее количество плюсов”.
— У вас в тот момент мог получиться достаточно серьезный минус, когда Уланов начал встречаться со Смирновой и предложил ей встать в пару.
— Это было в 68-м году. Это уже прошедший этап. После того, как выиграл, он на какое-то время утихомирился (смеется).
— Дальше уже, собственно, мотивация выступления на Олимпийских играх оставила вашу пару в неприкосновенности.
— Наверное. Конечно, мы видели, как Протопопов, который четыре года подряд был лидером в парном катании… Вообще, если брать пары и танцы, то у нас это нормально, когда идет лидерство несколько сезонов. Я не говорю, что это легко и что это как правило, но все-таки пары и танцы более стабильны, чем одиночное катание, потому что это коллективное катание, коллективная ответственность и коллективный труд дают больше гарантий стабильности. Одиночники могут так, могут этак.
— В какой момент вы почувствовали свою популярность в Союзе?
— Вот когда с чемпионата мира вернулись, то да, стала известной (улыбается). Тем более, машин тогда своих не было, значит, это метро, автобусы и троллейбусы, это в тот же институт приходишь. Но в институте там пол-института таких как мы (смеется).
На катке уже, естественно, дети к тебе начинают по-другому относиться. Но знаете, у популярности, когда говорят про две стороны медали, я считаю, что другая сторона вдруг оказывается больше, потому что вот эта, которая блестит, она очень временная. Опять же, Жук нам очень хорошо внушил, по крайней мере, мне, что, пока ты на пьедестале, ты чемпион. Как только ты с него спускаешься, то уже нет. Ты уже кандидат на попадание в команду на следующий год.
Ирина Роднина, Алексей Уланов и тренер Станислав Жук. Архивное фото
— И все заново.
— Абсолютно. А может быть, и не заново, а все тяжелее. Поэтому вот эта красивая сторона медали очень короткая, а та, что на другой стороне — выясняется, что она по размеру намного больше и темнее.
— Вы понимали в тот момент, что ваша работа с Жуком — это, по большому счету, революция в парном катании? С технической точки зрения, с точки зрения скорости, набора элементов.
— Знаете, мы по поводу революции не говорили: хватит революций в нашей стране, но когда он нам сказал, что сейчас доминируют стиль Белоусовой/Протопопова, значит, нам надо идти другим путем. Плюс Жук же еще, знаете, как относился: вот у них четыре прыжка, значит, у вас должно быть восемь, у них три поддержки, у вас должно быть шесть. Он все удваивал (смеется). Поэтому чисто в техническом плане у нас был такой запас, что мы прекрасно понимали, что один элемент если мы не очень хорошо выполним, у нас все равно большой запас.
Художественную часть Жук меньше прорабатывал, у на этом у них с Лешей были больше всего, наверное, разногласия и даже конфликты. Что для меня было абсолютно удивительно, я это не сразу поняла: Станислав Алексеевич не слышал музыки. Если Елена Чайковская, Татьяна Тарасова, Наталья Дубова делали программы от музыки, музыка давала импульс для программы, то у Жука программа делалась от того количества элементов, которое у тебя есть.
О создании победоносного дуэта с Зайцевым
— Судьба была встретить Зайцева следующим партнером?
— Нет, не судьба (улыбается). Зайцева отбирал Жук, потому что у Жука каталось еще несколько девочек, которых он планировал потом перевести в парное катание, поэтому у нас периодически появлялись одиночники или какие-то даже парники — и ребята, и девчонки. Я абсолютно была уверена, что Зайцев станет партнером Нади Горшковой, потому что и он длинноногий, и она длинноногая, и моложе.
Жук тогда сказал: “Попробуй с ним, а то он ничего не понимает, что я ему говорю”. Вот мы попробовали и, знаете, как-то так… допробовались (смеется).
— Сразу поняли, что это ваш человек?
— Нет. Партнер — да.
— А человек?
— Нет.
Ирина Роднина и Александр Зайцев. Архивное фото
— Сколько ушло времени?
— Я думаю, много бы уходило времени, если бы не его настырность (смеется). Вот здесь он оказался настырным.
— Вы же сказали, что вы его выбрали.
— Для парного катания.
— А для жизни — уже он?
— Да. Инициатива больше от него исходила.
— Когда Жук понял, что у вас складываются личные отношения, не препятствовал?
— А он и не понял. Он понял, что теряет надо мной какую-то власть. Над парой. Даже не власть, а вот это вот лидерство, контроль.
— Это стало причиной ухода?
— В общем-то, да, потому что пошел процесс укрощения строптивой, и процесс занял достаточно много времени.
— Вы говорили, что у него в тот момент изменилось поведение. В чем это выражалось?
— Он же всегда должен был кому-то что-то высказывать, и когда он высказывал, я уже, зная его, сидела и ждала, когда наступит хоть какая-то пауза. Тогда я уже вступала, и уже меня было сложно остановить.
Это в начале он был нечитаемым, потом он для меня стал достаточно хорошо читаемым, а я для него перестала быть читаемой. Когда он мне сказал: “Вот сделаю я пару Роднина/Зайцев, но все же будут говорить, что это Роднина”. Я говорю: “Станислав Алексеевич, мы же вместе работаем”. А он: “Нет, опять скажут, что это Роднина. А если я сделаю пару какую-то другую, то будут говорить, что это Жук сделал”. Я спрашиваю: “Это все, что вас занимает? А как же совместная работа?” Вот какие-то пошли такие моменты, потом, конечно, пошли другие, более сложные моменты. Друзей много, все же хотят отметить, приблизиться — у нас же, знаете, как народ внимание свое проявляет.
— Конечно. Сказать: “Я выпивал с Жуком” — и все.
— Я не знаю, что они говорили, но явно пошли такие моменты.
— Как вы Жуку сказали, что уходите?
— А все как-то само подошло. Мы должны были ехать в Вену на показательные выступления, мы от Советского Союза с Улановым, потом с Зайцевым ездили в Вену на праздник газеты “Фольксштимме”, а Пахомова с Горшковым ездили к “Юманите” в Париж. Все уже решено, и вдруг мне позвонил Рыжкин Виктор Иванович, начальник команды фигурного катания ЦСКА, и говорит: “Мне приказали вас остановить”. Я говорю: “Мы уже границу проходим”. Он отвечает: “Ну и проходите” (улыбается).
Знаете, это просто стечение обстоятельств, и потом я поняла, что, когда ты начинаешь свое отстаивать, у тебя нет преград — я не знаю, как я попала в Генштаб, в этот момент там было совещание стран Варшавского договора, были все министры, и я в переходе буквально успела пересечься с Гречко, который сказал: “Да мне без разницы, где вы тренируетесь. Вы за кого будете выступать?” Я говорю: “Как за кого? За ЦСКА!” Он спрашивает: “Выигрывать будешь?” Я говорю: “Буду!” И все, решился вопрос.
После этого мы поехали к Тарасовой, рассказали, что вот такая у нас ситуация, и вечером мы уже были у нее на тренировке. Просто такой блицкриг (смеется).
О работе и взаимоотношениях с Тарасовой
— Почему Тарасова? Молодая, начинающая…
— Мне нравились у Тарасовой очень программы, которые она делала своим спортсменам. У Жука у нас таких программ не было. Я шла исключительно за программами — прыжки и техника были уже достаточно устоявшимися. Надо отдать должное Жуку — я, наверное, была одной из немногих, если не единственной, которую он учил работать, объяснял, почему надо это, в каких объемах, почему эта работа здесь, а эта работа здесь, когда идет скоростная работа, когда силовая, как высчитывать программу, как строить план нагрузок. В этом плане я была абсолютно подготовлена. Другой вопрос, что ты подготовлена, но работаешь с тренером, а тут эта подготовка ложится полностью на тебя.
Саша как динамовец очень хотел к Елене Анатольевне Чайковской, и мне у нее было бы, наверное, очень интересно, но я не люблю ничего делить, а у Чайковской были Пахомова с Горшковым и Ковалев, еще и Линичук с Карпоносовым. Это все свои ученики — куда я там всунусь?
Татьяна Тарасова, Ирина Роднина и Александр Зайцев (слева направо). Архивное фото
— А у Тарасовой никого?
— У Тарасовой были совсем молодые Моисеева с Миненковым, которые только-только начинали, была танцевальная пара Войтюк/Жигалин и еще какие-то ребята. То есть я понимала, что иду к тренеру, который будет работать на меня.
— Тренер будет работать на вас или вы будете руководить тренером? Ведь вы же сильнее как личность в тот момент были.
— Вы знаете, тренером без толку руководить. В таком возрасте и на таком уровне это должны уже быть очень хорошие компаньоны, никто никем не должен руководить. Это когда маленькие ребята, когда их надо научить, когда их неуверенность, нежелание или еще что-то надо переломить и переубедить, потому что со стороны лучше видно. А когда уже на таком уровне, то работа идет совместная.
Я могу сказать, что и с Жуком в последние годы все равно мы все обсуждали. Я не могла выйти на тренировку или начинать сезон, если у меня нет четкого плана и понимания, что мы должны делать.
— Но вы же приходили к Тарасовой уже состоявшимся спортсменом, звездой, чемпионкой всего, что только можно себе представить.
— Я пришла к Тарасовой без программы, без музыки, с партнером, которого надо еще вести и тянуть; к тренеру, который не будет, как Китайская стена, тебя защищать, потому что она просто этого не умеет и нет у нее таких полномочий, и к тренеру, который со спортсменами такого уровня никогда не работал. Мы обе — и она, и я — шли на колоссальный риск. Здесь как раз риск и ее желание утвердиться и показать, что это не зря, и мое желание доказать, что это мой правильный выбор, а не просто, знаете, хочу сегодня здесь потренироваться, а завтра здесь. И ей, и мне надо было отстаивать наше решение, наше мнение, наш выбор.
— Разница тренировок у Жука и Тарасова большая?
— Колоссальная!
— Рассказы про палку у Жука — это фигуральное или реальное?
— Нет-нет, никогда. Все что угодно можно говорить — он мог орать как бешеный, еще что-то. Помню, у нас стенгазета была в команде, вот я тогда стишок подглядела:
Жук стремителен и важен,
Электричеством заряжен,
Может он ударить током
Как испорченный утюг.
Вот он такой очень импульсивный, очень требовательный. У него самодурства практически не было, только если он когда-то терял контроль над собой, вот тогда начиналось самодурство (улыбается).
У Татьяны Анатольевны все эмоционально. У нее какой-то продуманной линии, логики, поступков, движений, просчитанных каких-то действий и программ практически нет. По крайней мере, тогда не было, сейчас — не знаю. Но это же был все-таки 74-й год, уже сколько времени прошло (смеется).
— Но тем не менее вы прошли с ней достаточно серьезный путь.
— Серьезный, да. Кататься хотелось.
— В какой момент разошлись взгляды?
— Мы уже начали очень тяжело работать, наверное, с 76-го года.
Ирина Роднина и ее тренер Татьяна Тарасова. Архивное фото
— То есть у вас получился такой напряженный олимпийский цикл?
— Ну, мы уже программы сами начали делать, мы с Сашей сами подбирали музыку. Плюс еще как семья мы монолит в этом плане были, поэтому мы приходили и работали.
— Красота, эмоции. А ведь был момент, когда вместо красоты стекло от битой лампочки было в ботинке, которое случайно высыпалось.
— Это был чемпионат Советского Союза в славном городе Ленинграде (смеется). Посыпалось — видите, все-таки что-то надо мной там есть, что меня спасло, что я ботинок не с левой ноги стала надевать, как обычно, а с правой. Могло быть хуже.
— Узнали кто?
— Нет. Зачем?
— Даже не интересно было?
— Даже не интересно. Мне надо было быстро готовиться к старту.
— Но вы молодая девушка, переодеваетесь, готовитесь к старту, и вдруг у вас битая лампочка высыпается из ботинка.
— Ну, высыпается. Мне же через несколько минут на старт, у меня уже все мысли там.
Роднина и Зайцев: от свадьбы до развода
— Когда вы приехали в США, могли себе представить, что там по телевидению будут показывать сюжеты о вашей свадьбе?
— Наверное, потому что у них спортивного телевидения значительно больше, и показывают они, и готовятся всегда заранее. Это сейчас у нас стали делать какие-то такие зарисовки о каждом спортсмене, который может претендовать на высокие места. А тогда у нас же не было такого телевидения, у нас спортивная редакция — это в основном были трансляции каких-то соревнований. А у них такое количество спортивных каналов, что мама не горюй.
Ирина Роднина и Александр Зайцев в день бракосочетания
— Вы представляли, что такой ажиотаж будет вокруг вашей свадьбы с Зайцевым?
— Нет, конечно. Я еще помню, что мы катались, у нас как раз перед этим два дня были показательные выступления, и мы стоим на льду, я ему говорю: “Мы еще этим приглашения не передали, и вот этим не передали” (смеется).
— Сколько человек было на свадьбе?
— Много. Гуляли хорошо. Человек 150, наверное: вся сборная, ребята, спортсмены другие, тренеры. У нас вообще очень дружная команда. Вот сейчас есть такое, что все копаются - ну, стекло разбили. Проехали, это в прошлом.
Жук нас всегда учил, что в нашем виде спорта есть потрясающее правило — падение не препятствует победе. Если ты упал — встал, поехал и быстро включаешься. Думать о том, что произошло — уже все, проехали! Уже на это не надо тратить силы. Потом, когда закончится соревнование, ты начнешь разбирать, почему это произошло, но если заниматься этим в момент (проката), то ты разбираешь себя по кусочкам, ты не готов, ты не можешь быть единым целым, когда идешь на старт. А ты должен быть как шаровая молния, когда идешь и действительно всё сжигаешь, но никого к себе не допускаешь.
— Жук был на свадьбе?
— Не помню, но приглашение было точно.
— Что запомнилось больше всего? Потому что я читал совершенно фантастические истории о том, что там кто-то выпадал из окон.
— Из окна, да. Был тогда такой Центральный дворец бракосочетания, Грибоедовский ЗАГС, напротив были двухэтажные домики, и вот бабушка там всё выглядывала, выглядывала и вывалилась. Хорошо, народу было много (смеется).
— То есть она на людей упала?
— Да.
— А из самой свадьбы что запомнилось?
— Я помню, что мы еще когда вышли, там же вот эта лестница очень большая в Грибоедовском ЗАГСе, парадная такая, и я пошла… Знаете, я больше хожу в брюках, в длинных юбках я вообще не понимаю (как ходить), и когда я по этой лестнице стала подниматься, на второй ступеньке я встала на платье, на следующей, еще на одной, и я уже понимаю, что я сейчас буду падать, потому что в одной руке у меня цветы, тут эта фата - кошмар, конечно. И я сама по своему платью иду, ну и хорошо, что Зайцев взял буквально меня так за талию, как куклу, тряханул, поставил, и я пошла уже, подол платья подняла (смеется).
— Где платье доставали?
— В Америке. Когда мы с ним уже договорились, что это всё так будет…
Свадьба Ирины Родниной и Александра Зайцева. Архивное фото
— Вы договорились или он предложение сделал?
— Предложение, конечно, он сделал, но уже мы стали обсуждать детали. Кольца мы купили на чемпионате Европы в Копенгагене, не знаю, почему, а там я ему говорю: “Всё-таки там больше месяца турне, давай уже поближе к концу будем что-то искать, чтобы это всё с собой не возить”. Естественно, в самом первом городе мы пошли покупать - я платье, он костюм. Хорошо, что это был Лос-Анджелес, и у нас было три дня, то есть мне там смогли платье подшить, потому что ростом не вышла (смеется). А он костюм себе купил.
Когда я пришла забирать, мне это всё уложили в большую коробку, и потом эта коробка всё время с нами ездила, весь месяц. И я так жалею, что потом с этой коробкой поступила совершенно по-варварски, потому что все ребята, которые были в туре, что-то написали, что-то нарисовали, то есть сама коробка уже была ценностью (смеется).
— Не оставили?
— Нет.
— Можно было без суда обойтись во время развода?
— А как? В Советском Союзе в любой ситуации, даже если по-мирному, всё равно через суд всё.
— Мне кажется, что если ты подаешь заявление и ни у кого нет претензий…
— Суд решает все равно.
— Он из-за того, с кем остается ребенок, или вообще сам факт?
— Сам факт.
— Тяжело прошло?
— Он просто несколько раз не являлся, потому что это же гражданский суд. А когда ты два-три раза не являешься, тебя уже доставляют (смеется). А так как я прилетала откуда-то со сборов, еще что-то, то, в принципе, я нарушала дисциплину, оставляла группу, хотя у меня спортсмены не одни оставались, а со вторым тренером или с хореографом, а я вот на этот день прилетала. Приезжала, посижу, подожду час, два - нет и нет, значит, суд переносится. А сам суд - да нет, мне кажется, не тяжело.
— Вы потом в каких отношениях остались?
— Вы знаете, любой развод - это болезнь, и с любой болезнью ты справляешься, лучше или хуже, быстрее или тяжелее. В начале не очень, потом нормально.
Ирина Роднина. Архивное фото
США: переезд, жизнь и карьера
— Решение о переезде в США тяжело далось?
— Вы знаете, это не переезд. Мне предложили там работать, у меня был контракт.
— Но это все равно длительный период.
— Контракт у меня был на три года. Вернее, на два года он был точно, а третий год с пролонгацией, если я захочу. Непростое решение, конечно.
— Что было за и что удерживало здесь? Что перевесило?
— Первое — было очень интересно. Вот вы когда спрашиваете наших хоккеистов или тех же футболистов — поиграть в НХЛ — это совершенно другой уровень. Не потому, что в другую страну едешь или из-за каких-то гонораров — нет, чисто профессионально это очень интересно.
Я не знаю, как это людям объяснить, потому что даже наша журналистика пишет про гонорары, еще про что-то, но они не пишут о главном.
— Деньги всегда всех интересуют, конечно.
— Деньги существуют столько, сколько мы живем, никто ничего нового пока не придумал, только называются они по-разному. Но, наверное, люди, которые об этом пишут, никогда не горели своей работой, никогда не стремились к какому-то совершенству и большему познанию. Для них работа — это служба, а для нас, особенно в спорте - это действительно горение, это всё время поиски чего-то нового. Познать, попробовать, посмотреть. Это то, что называется профессиональным интересом.
Профессионал - это не тот, который приходит за зарплатой на работу, а тот, который в своей работе достигает какого-то совершенства. Поэтому для меня это было важно в первую очередь.
Во вторую очередь — это какая-то смена обстановки. Здесь нужно учесть, что после рождения второго ребенка мне как-то очень по-отечески в “Динамо” предложили посидеть дома, а то я не испытаю чувства материнства. Я послушалась их совета (смеется). Я понимаю, что мужчины от добрых чувств советуют женщине испытать чувство материнства, которое они сами никогда не знают, но практически меня взяли и так из фигурного катания попросили. Но всё равно тянет, и, наверное, вот это сыграло роль.
Конечно, супруг тоже хотел попробовать, он уже в тот момент занимался бизнесом. Ну, какая-то смена, почему я и согласилась. Это был контракт, это не просто взяли и уехали. Я совершенно официально получила документы в министерстве иностранных дел, то есть я не просто уехала и осталась, это был контракт, который был подписан с двух сторон, и разрешение работать принималось всё-таки в Советском Союзе.
— Кто из учеников оставил наиболее сильные впечатления по американскому периоду работы?
— Наверное, Мишель Кван, Саша Коэн. Но, конечно, для меня – спортивные пары.
— Тем более чешские спортсмены у вас чемпионами мира стали.
— Вы знаете, это не впечатление. Одиночное катание - для меня это несколько другое. Чем эти две девочки отличались - с ними на каждой тренировке была борьба. Это была какая-то вечная конкуренция, поэтому здесь можно говорить о впечатлениях. В парном катании со мной сильно не поборешься, поэтому там уже была работа, работа тоже абсолютно обоюдная, согласие.
Меня, конечно, Америка научила не держаться за учеников, не бояться дать им больше свободы. У меня они могли делать программу у этого тренера или взять уроки у другого тренера - я считаю, что это обогащает всех. У каждого тренера и у каждого спортсмена есть сильные и слабые стороны. Зачем я буду держаться и делать что-то плохо, когда это всё равно мои ученики? Кто-то может им помочь в этом плане больше, чем я.
— Когда увидели Сашу и Мишель, сразу поняли, что это перспективные девочки с очень хорошими задатками?
— Саша — да, потому что ее так природа наградила, в ней сразу это было видно. Но у Саши такой характер, ой-ой-ой. Мишель - нет, она трудяга, она абсолютный “дятел” такой. Каких-то сверхфизических данных нет, прыжочек очень маленький, верткий. Эмоционально она - нет такого порыва. Она не очень сильно была растянута. Но она фантастический трудяга.
Саша Коэн и Мишель Кван на чемпионате мира по фигурному катанию 2004 года
О психологии переходов в фигурном катании
— Контрактная система нужна в фигурном катании?
— Конечно. Она везде нужна.
— Потому что если посмотреть, например, на Лизу Берестовскую, которая в этом сезоне от Давыдова из ЦСКА ушла к Тутберидзе, в этом же месяце от Тутберидзе ушла к Плющенко, не прошла там просмотр и вернулась в ЦСКА - вот как это вообще представить?
— Это как раз к вопросу о том, что я говорила раньше. Ты можешь попробовать. Вот чем отличается работа тренеров фигурного катания на Западе и наших? Наш тренер работает очень закрыто, он абсолютно хозяин положения, и положение ученика находится под давлением: шаг влево, шаг вправо - уже не хорошо. Только если они вместе договорились, они вместе едут и делают программу у Зуевой или еще что-то.
Вот когда я работала, это всё-таки 90-й год, для меня было большим откровением, что ко мне обращается какой-то спортсмен. Единственное, чего у нас нет, это то, что называется профессиональной этикой. Если даже ко мне обратился какой-то спортсмен, я у него спрашиваю, согласен ли его выводящий тренер. Если нет, если он не спросил, то я прошу телефон, звоню этому тренеру, спрашиваю, где я могу помочь. То есть я не устраиваю скандал и не начинаю в интернете поливать и сливать какие-то переговоры, я с этим тренером уточняю формы работы.
— Это ровно то, о чем говорил Арутюнян, когда папа Саши Трусовой ему позвонил, и он сказал: “Пожалуйста, но пусть мне позвонит или Горшков, или Тутберидзе, чтобы я был в курсе, что это всё в нормальных условиях”.
— Это так и есть, да. Потому что, например, если ко мне приезжали ученики из Европы, они привозили от своих тренеров какое-то письмо: что там, над чем поработать, что сделать. Или заранее созванивались, говорили: “Нам нужно музыкальное сопровождение. А вот если бы в этот момент подъехал какой-то хореограф, который бы помог что-то сделать?” Более профессиональная во всех пониманиях работа.
— То есть должно быть регулирование всех процессов?
— Абсолютно.
— “Хрустальный” после перехода Тарасовой и Морозова можно назвать центром фигурного катания номер один в России?
— Не знаю. Знаете, мы всё смеялись, что в свое время у Жука было, грубо говоря, право первой ночи (смеется). У него был отбор, он первый отбирал. В принципе, у нас все тренеры так работали, и мы ездили, даже я когда только-только стала работать, мы ездили, у нас в конце сезона были соревнования “Олимпийские надежды”, и мы всегда там отбирали ребят, смотрели. Почти что все ведущие тренеры туда приезжали, потому что чуть-чуть вперед надо смотреть. Сейчас-то можно хоть видео прислать, а тогда это надо ехать и смотреть. Я всегда считаю, что спортсмена надо смотреть на соревнованиях.
— В стрессовой ситуации?
— Это не стрессовая ситуация. Понимаете, вы можете научить человека и прыгать, и ногу даже высоко поднимать или еще что-то, но на соревнованиях мы все хищники. Вы зайца хищником никогда не сделаете. А это может проявиться только на соревнованиях, потому что смоделировать на тренировке соревновательную ситуацию невозможно. Пытались делать всякие прокаты, пятое-десятое, но это всё равно немножко всё другое.
Поэтому какое место - наверное, нас не это должно волновать. Нас должно волновать, что у нас появляются талантливые, хорошие ребята, а кто какое место занял, первое или второе - это, мне кажется, уже не так важно. Чем больше таких центров будет, тем лучше, потому что когда есть внутренняя конкуренция, тогда есть и прогресс, и хорошие результаты.
Другой вопрос, что начинается вот это “пришли-ушли”. Весна у нас всегда такой период переходов, когда или распадаются, или, наоборот, образуются новые пары и танцевальные дуэты. Весну хорошо бы пережить поспокойней, тем более впереди олимпийский сезон, и чем меньше будет таких стрессов и удовлетворения амбиций, потому что амбиции есть как тренерские, так и родительские, и спортивные. Потому что если говорить о бесконечных переходах, те же Тарасова/Морозов с 2018 года всё время что-то меняют.
— Ну да: Мозер, Траньков, Зуева, Тутберидзе.
— У нас это называется, вообще-то, ходить по рукам. Это к вашему вопросу о том, почему я не ушла от Тарасовой, хотя у нас уже были какие-то недопонимания. Недопонимания в работе есть всегда, сомнения есть всегда. Страшнее, если нет этих сомнений.
— Недопонимания с Тарасовой и ваши последние перепалки с ней - это не эхо оттуда?
— Это разные вещи. Во-первых, где перепалки-то? Я уже давно с ней не общаюсь, не здороваюсь.
— Сколько лет?
— Долго. Я давно ее из своей жизни вычеркнула, но всё время кто-то чего-то лезет (смеется). То были потуги нас помирить, то были потуги нас как-то объединить, но уже всё, мы разошлись, как, знаете, есть Северный полюс, есть Южный полюс.
— И никаких вариантов объединения полюсов?
— А на чем объединиться? И ради чего?
— Ради фигурного катания.
— Ой, я вас умоляю! Я уже фигурным катанием тоже не занимаюсь достаточно давно.
— Скучаете по льду?
- Нет.
— А когда последний раз для удовольствия выходили? Просто выйти покататься, просто потому что хочется.
— В одна тысяча девятьсот восьмидесятом году.
Политическая карьера
— В какой момент решили пойти в политику?
— Вы знаете, я же когда закончила выступать, я работала в Центральном комитете комсомола. Об этом мало кто знает. Это был для меня первый такой опыт. Еще выступая, я была членом комитета защиты мира, то есть я уже тогда по многим таким общественно-политическим мероприятиям бывала. То есть я достаточно постепенно, не торопясь входила и в общественные, и в политические различные движения.
А когда уже приехала сюда, наверное, это было связано еще с тем, что вся нормативно-законодательная база нашего спорта была практически на нуле. Сейчас все вспоминают, что было в Советском Союзе, но мало кто знает, как это было юридически и финансово оформлено. Вот сейчас спросите - вам кто-нибудь что-нибудь скажет?
Заместитель председателя комитета Госдумы по международным делам Ирина Роднина
— Думаю, что нет.
— Вот. Я как раз, наверное, тот самый случай, когда я работала и как спортсмен, потом как тренер в советское время, и даже в ЦК комсомола, потому что у нас такие турниры, как “Золотая шайба”, “Кожаный мяч”, “Белая ладья”, шли по линии комсомола, и комсомол их оплачивал и проводил. Это сейчас мало кто может вспомнить. И я как раз за это больше всего и отвечала. То же самое и комплекс ГТО.
— Который вернули сейчас.
— Да. Расписались в своей безыдейности (смеется). Мало кто знает, что в советское время ни ЦСКА, ни “Динамо” не имели права иметь спортивные школы. Мы имели команды только. Почему все не любили ЦСКА? Потому что как только молодому человеку исполнялось 18 лет, его забирали. У нас не было системы подготовки молодых спортсменов ни в ЦСКА, ни в “Динамо”. Ну, в “Динамо” забирали, это ладно - с милицией и с КГБ не поспоришь, а с армией были недовольны. Забирали и туда, и туда в равной степени.
Я должна сказать, что поправку именно по поводу спортивных школ этих двух ведомств мы внесли только когда Шойгу пришел. Ему тогда говорили, что это невозможно, и как раз от армии пошла такая инициатива.
По поводу финансов - до 2012 года у нас отдельной строки финансирования спорта и не было. Знаете, после распада Советского Союза мы ведь были в системе образования, но образование быстро от спорта отделалось. Потом мы были в системе социального обеспечения, но тоже. То мы были в системе медицинской. Вот у нас отдельная строка на спорт появилась только в бюджете 2012 года.
— За два года до Сочи.
— Да. Когда там быстро всё принимали, нам пришлось даже быстренько переписывать уже принятые законы, потому что у нас даже слово “паралимпийский спорт” писалось с ошибкой. В законе! Нам пришлось тогда быстро вносить поправки и изменения в уже существующие законы.
— Как отнеслись к повышенному вниманию к вам после разных историй, связанных с работой в Госдуме? И тот же “закон Димы Яковлева”, и ваша перепалка с Жириновским.
— По поводу “закона Димы Яковлева” я вам скажу, что у нас проекты этих законов были уже несколько лет в Государственной думе, их было три или четыре. То есть тема о том, чтобы вот так просто не разбрасываться детьми, стояла уже достаточно давно. То, что мы его принимали в такой ситуации, в связи с “законом Магнитского”, вот это, наверное, всех больше разозлило, но мало кто, например, знает, что в 2012 году мы в течение года детей на адаптацию в США не давали. Кто-нибудь это знает? Никто не знает, и даже из наших громко кричащих журналистов никто не знал.
Целый год мы не давали, а почему? Потому что, как мы сейчас уже немножко больше видим, США практически не подписывают какие-то международные договора и конвенции. Точно так же международную конвенцию по детям Соединенные Штаты не подписали.
Мало кто знает, что у нас такое же приблизительно количество детей уходило и в страны Европы - вот сколько Америка, столько и Европа, особенно Германия, Испания, Италия. И они продолжают туда идти. Мы только отказались это делать в Америке, потому что контроля за этими детьми нет, совершенно хамское поведение, потому что если дети уходят в какие-то другие государства, то ребенок, во-первых, до 18-летия остается гражданином России, он остается под своим именем и фамилией, и каждые полгода на него идет информация, что с этим ребенком. Как только ребенок попадает в Соединенные Штаты - всё. Мы только узнаем, когда идут какие-то судебные процессы или несчастные случаи.
Это была одна из причин, почему были эти законопроекты подготовлены. То, что он принимался в пику “закону Магнитского” - это, конечно, беда. С другой стороны, вот мы осуждаем, что вот это нельзя. Я за все эти годы ни разу нигде - ни на телевидении, ни в прессе, нигде - не увидела осуждения тех людей, которые оставляют детей. Мы приняли все (меры), какие только возможно, потому что принимая “закон Димы Яковлева”, целый пакет пошел законов - финансирование другое, легче брать детей на адаптацию, дети-инвалиды и их лечение, выделение площади, то есть пошел сразу такой пакет всяких льгот, преимуществ, финансовой поддержки и детям, и тем родителям, которые берут таких детей.
Но у нас в обществе считается нормально — родить ребенка и оставить. Это как? Где-нибудь вы это видели? Это не осуждается, не обсуждается никак, это считается нормальным: человеку тяжело. Никакой ответственности родителей. По всем вопросам, касающимся детей, государство старается нести ответственность — и финансовую, и юридическую. Но есть еще родители, которые не всегда несут ответственность, хотя по Конституции, по главному закону страны, до 18 лет за детей отвечают родители. Если ты плохо отвечаешь, то какая-то должна быть реакция, в первую очередь, общества. А общество у нас никак не реагирует. О каком здоровье общества мы тогда говорим?
— Жириновский извинился за ту свою тираду с трибуны?
— А чего ему извиняться? Он меня назвал фигуристкой, но я фигуристка и есть. Он только, единственное, не сказал, что я хорошая была фигуристка, или замечательная. Во-вторых, чтобы Жириновский извинился? Это две вещи, которые несовместимы (смеется).
— Ну, может быть, он потом подошел, похлопал по плечу и сказал: “Ира, извини, был не прав” или “Я пошутил”.
— Да нет, во-первых, он всегда прав, иначе он не был бы Жириновским (смеется). Вы знаете, если он кричал, я понимаю, что он в экстазе, потому что там очень смешная была ситуация. У меня новый сосед, я сидела на первой парте - представляете, я почти что всю школу отсидела на первой парте, и тут в Госдуме я попала. Это издевательство, я считаю (смеется). Сейчас меня пересадили подальше, это было желание Владимира Вольфовича, я ему за это очень благодарна.
О детях
— Когда последний раз видели сына и дочку?
— Дочку я вижу чаще, чем сына, но только по видеосвязи (смеется).
— Она продолжает жить в США?
— Да. Сейчас мы вообще никуда двинуться не можем. Она вот родила, у меня внучка младшая появилась (улыбается).
Ирина Роднина (в центре) с сыном Александром Зайцевым и дочерью Аленой Миньковской
— Как назвали?
— Лола. Естественно, где ребенок, где муж, там и она.
— Кто муж?
— Они вместе работали. Он абсолютно технарь.
— Он русский или американец?
— Американец.
— Видимо, о возвращении уже речи не идет?
— Знаете, мне все время говорят: “Вот, у тебя дочь в Америке”. Но почему-то забывают, что у дочери есть еще отец и что права у обоих родителей примерно равные. Ситуация была сложна тем, что по делению ребенка — в Америке развод, деление имущества и деление ребенка это три разных процесса, не связанных один с другим — ей до 18 лет нельзя было въезжать в Россию. Этого требовал отец, и суд это требование удовлетворил, потому что в тот момент Россия была страной с неустойчивой политической и экономической структурой. Поэтому я и задержалась там — когда был этот суд, ей было шесть лет, то есть я пробыла там значительно дольше, чем планировала, до ее 17-летия. Потом уже, понятно, она более взрослая, уже определились, куда она будет поступать, поэтому я могла уже спокойней отъехать.
Естественно, она закончила школу там, она закончила там и университет. Я пыталась, приглашала, она даже проходила собеседование в МГИМО и какие-то тесты писала, хотя никогда не учила русский язык, но, как ни странно, написала вполне прилично. Но она очень логичный человек, она мне сказала: “Мама, я хочу получить профессию на том языке, на котором я получила образование”. Это правильно, мне даже возразить нечего (смеется).
Нельзя сказать, что у меня не было попытки предложить учиться здесь. Естественно, когда человек хочет получить хорошее образование и профессию, а не просто диплом, чтобы эта профессия потом дальше стала интересной, то, наверное, ее надо получать очень глубоко. Ну а дальше работа началась. Она работала в Russia Today в Вашингтоне, и как раз года через два с половиной она была в списке журнала Forbes “30 из 30” (наверное, “30 до 30”) политических журналистов до 30 лет. Из всей нашей страны она одна такая оказалась. В свои 25 лет у нее уже были ежедневные программы, без всякой бегущей строки, в Вашингтоне, она встречалась с политиками, с людьми, которые имеют большое международное и общественное значение. В 25 лет, я вам скажу, это непросто, тем более там серьезные политики.
— Когда дочка впервые побывала в России? Или она не приезжала?
— Нет, почему, она приезжает регулярно. Сейчас только пандемия, а так постоянно.
— А Сашу почему вы реже видите?
— Потому что он живет рядом (смеется). Зато я его вижу, можно и пощупать, и потрогать. Он работает, своя семья, свои поездки, свои планы.
О соцсетях, интересах и дальнейших планах
— У вас с социальными сетями сейчас как?
— Я смеюсь: one-finger print, то есть пальчиком одним могу. То, что нужно для работы, для элементарного общения и для получения информации, то абсолютно нормально, но не более. То есть я не углубляюсь в это дело и не болею этим.
— У вас твиттер и инстаграм, других соцсетей нет?
— Нет. Мне чем нравится твиттер, хоть даже сейчас они прибавили — коротко и ясно. То есть это абсолютно сегодняшняя информация. Есть событие — есть реакция, или, наоборот, есть какая-то очень короткая информация. Если ты владеешь всем этим, ты уже получаешь и ищешь дальше информацию.
— Сколько у вас людей в подписках? Кого вы читаете?
— Я даже не знаю. Я очень много читаю тех, которых мне нужно по работе. Всех читаю, кто по моему избирательному округу, к каким-то чатам подключаются. Но так, я не болею этим.
— После истории с Обамой тщательнее к безопасности стали относиться?
— Я к этому не имела никакого отношения, честно говоря, но так подловили. Знаете, столько лет прожив в Америке, к людям другого цвета кожи и к бананам у меня совершенно нормальное отношение (смеется). Ну, кому-то надо было что-то… Может быть, в футболе бананы раздражают, а у нас в других видах спорта это нормальный, хороший фрукт, который быстро утоляет жажду.
Мне на это было, честно говоря, по-своему смешно смотреть, хотя и больно, потому что есть куда более интересные темы — и вообще никакой реакции, ни лайка, ни репоста (смеется). А на какую-то ерунду у нас народ падкий.
— Помимо фигурного катания, какие виды спорта сейчас представляют интерес для вас?
— Теннис.
— Как вам наши мальчишки?
— Мальчишки молодцы. Я понимаю, что теннис — это вообще up&down, но всё равно молодцы. Еще хоккей — очень рада за омский “Авангард”!
— За омский “Авангард”? Вас сейчас болельщики ЦСКА не поймут.
— Почему? Я в ЦСКА душой, кожей, телом, мозгами — всем, потому что я выступала только за один клуб.
— Какая цель у Ирины Родниной сейчас?
— Я сейчас не занимаюсь спортом и, наверное, я могу себе позволить более свободный график (смеется). Но у меня есть очень хороший проект, и я благодарна партии “Единая Россия”, как бы кто бы не ерничал, но этот проект, который мы начали в 2009 году, а поддержали его в 2008 году, это сначала был “Дворовый спорт”, который продолжается. Причем это не финансы, ничего. Сегодня это 75 регионов, и каждый регион по-своему решает этот вопрос.
На сегодняшний день на всё, что касается “Школьного спорта”, мы имеем полную законодательную базу. У нас есть понятия школьный спорт, школьный спортивный клуб, у нас теперь даже появилось понятие школьная спортивная лига, то есть вот эта организация, создание всех этих условий.
У нас идут как раз по этому направлению такие фестивали — я их не называю соревнованиями, потому что у нас не стоит задача выполнения разрядов, подготовки. Если появляются талантливые ребята, то это только замечательно — это фестиваль школьного спорта стран СНГ, и мы имеем модель закона для стран СНГ по школьному спорту. Это Игры юных соотечественников, на которые в 2019 году приехали дети из 60 стран. Это не спортсмены, у нас главное — один язык, русский. Это соревнования по таким видам спорта, которые именно возможно в школе развивать. У нас идет такой же турнир для азиатско-тихоокеанского региона и Каспийского моря. Там поменьше стран, но добираться сложнее.
Когда мы перешли в школу, мы увидели весь ужас и кошмар того, что имеют наши образовательные учреждения в плане проведения занятий по физической активности. И у нас пошла программа реконструкции спортивных залов сельских школ, которую поддержал Дмитрий Анатольевич Медведев. Два последних года это уже не только сельские школы, но и школы в малых городах и поселках городского типа. Здорово, что сразу после Олимпиады-2014, в феврале, было принято дополнение к бюджету, и за эти годы уже десять тысяч школьных залов мы привели в порядок.
Ирина Роднина
