"Берут за волосы и фигачат о борт": неизвестное о детском фигурном катании

Алсу Каюмова — в недавнем прошлом фигуристка, успевшая покататься в двух центрах силы Москвы — "Хрустальном" и ЦСКА. После завершения карьеры Алсу живет интересной жизнью — работает судьей, тренирует малышей и помогает тренировать ребят постарше на катке "Снегирь" вместе со своим бывшим наставником Натальей Марьянски. Среди родителей ходят легенды о способности Каюмовой настроить спортсмена на прокат. Среди журналистов теперь могут пойти легенды о рассудительности Алсу, которая в этом интервью РИА Новости Спорт раскрыла много подробностей о внутренней стороне фигурного катания.

— Если взять сезон с осени до апреля, сколько времени отнимает у вас судейская работа, а сколько — тренерская?

— Тренерская, конечно, больше. Судейство для меня сейчас как хобби, чтобы иногда отвлечься. А вот тренерство каждый день с восьми утра до шести вечера.

— Полный рабочий день, без шуток.

— Да, иногда от этого устаешь, и судейство помогает взглянуть на свою работу другими глазами.

— Что сложнее — научить человека сделать вращение или оценить исполненное вращение максимально объективно?

— Научить, это сто процентов. И когда я как судья вижу, как ребенок делает что-то сложное, мне сразу хочется его поощрить, потому что я понимаю, как это было тяжело и ему, и тренеру. Хочется помогать трудолюбивым спортсменам.

— Стереотип, наверное, но есть такое представление, что бывшие спортсмены, ставшие судьями, ставят оценки скорее в пользу спортсмена, чем люди, пришедшие в судейство "с улицы". Вторые или нейтральны, или даже суровы и оценивают выступления строже. Замечали ли вы это по себе и своим коллегам?

— Я бы сказала, что все максимально по-разному. Зависит от человека, от того, как его судили, если он сам катался. В России в принципе до судейства и волонтерства допускают только бывших спортсменов. Но многие из тех, кто катался не так много, судят строже, потому что для них все должно быть по полочкам и правильно. Те, кто еще и тренирует, судят чуть более лояльно — понимают, как все тяжело дается. А вот те, кто вообще не из спорта... не знаю, как они судят (смеется). Наверное, тоже мягко, потому что для них это все в первую очередь красиво.

— У вас бывает, что вы не можете однозначно как судья выбрать, кто был лучше или хуже? Кто должен выиграть, а кто — стать вторым?

— Конечно. Поэтому меня радует, что судей так много, и оценки будут немного разными, что позволит в итоге выйти на какой-то средний показатель. А я, если мне оба очень понравились, могу оценить одинаково. Тогда засчет мнения других судей, у которых сформировались явные предпочтения, будет выстроен итоговый порядок.

— С критикой сталкиваетесь?

— Бывает. Иногда родители говорят, что кого-то засудили. Мол, один упал и при этом выиграл — как так? Но кроме этого падения, у него могут быть дороже элементы и лучше компоненты, не все это понимают. Конечно, много бывает возмущений. Обидно бывает, когда люди говорят: плохие судьи, бедные дети. А на самом деле просто мало кто вникает в процесс судейства. Но я стараюсь от этого абстрагироваться. Я просто выполняю свою работу, а то что говорят, меня не должно волновать. Мне главное сделать все по правилам. Можно с ума сойти, если всех слушать.

— А когда вы смотрите чемпионаты мира, Олимпийские игры, бывает такое, что вы с оценками судей не согласны внутренне? Как будто кому-то недодали, кого-то переоценили?

— Когда как. Иногда смотрю и думаю, что этому спортсмену я бы поставила больше, а этому — меньше. Но на разных соревнованиях работают разные люди. Если оценку можно как-то объяснить, значит, она правильная. Вне панели я зритель, а не судья. Поэтому чаще всего я согласна с оценками.

— Насколько повторы, которыми располагают судьи, удобнее тех повторов, которые показывают зрителям в трансляции?

— Судейские повторы удобнее — камера снимает ближе, чем для зрителей, у нас есть особенная замедленная часть. Видно каждый оборот, каждое приземление. Когда смотришь просто прокат, не всегда понятно, сколько оборотов сделано, был ли недокрут. И если есть какие-то сомнения, ставишь элемент на повтор и потом пересматриваешь, у себя в заметках помечаешь, как и что.

— Вопрос от тех, кто не очень разбирается, но хотел бы: как понять чисто визуально, что у спортсмена был недокрут на прыжке, если он его сделал и не упал?

— По приземлению, когда зубчик касается льда. Если просто посмотреть на след на льду, будет видно такую "петельку". А на повторе это видно так: смотрим начало отрыва, направление прыжка и куда приземляется зубец. Недокрут — это когда человек на зубец приземлился, на нем же довернулся и выехал.

— В этом сезоне будет много изменений в правилах. Как судья, суммируйте, пожалуйста, свои впечатления от них. Это плюс для развития вида спорта или наоборот откат? Связки в компонентах вот взяли и упразднили...

— Ну, компоненты я бы не сокращала до трех, потому что к ним и так всегда много вопросов. Теперь еще тяжелее раскидывать. Бывает, что человек хорошо катается, хорошо представляет программу, а хореография и переходы у него плохие. И здесь раньше какой-то баланс был. Сейчас судить будет труднее. А вот новые правила в плане дорожек, мне кажется, к лучшему. Теперь можно повторять только один шаг, и чтобы получить тот же третий уровень, нужно исполнять все шаги сложные, какие вообще существуют. Фигуристы будут учиться выполнять все шаги, а не использовать только то, что им удобно.

— Мы увидим разнообразные дорожки и больше мотивации учиться скользить?

— Да, и так же во вращениях. Теперь для четвертого уровня нужно будет делать некоторые черты, которые редко выполняют, потому что они не такие и простые. Так что мы увидим необычные красивые вращения, новые для нас.

© Личный архив Алсу Каюмовой

Алсу Каюмова с учениками

— Помимо судьи, вы молодой тренер. Что в этой работе трудного, что нравится?

— Я радуюсь вообще всем мелочам. Я больше с маленькими работаю, и когда с ними учишь аксель полгода, год, мучаешься и думаешь — получится ли что-то вообще? Продолжаешь верить, а потом ребенок однажды выезжает прыжок, у него получается, и это такая радость! Просто не передать словами. Вроде какая-то ерунда, а для меня большая победа. Как Олимпийские игры выиграть.

— Как выстраивать коммуникацию с родителями? Это, должно быть, большая часть работы детского тренера.

— Родители бывают очень разными. Бывают адекватными, бывают такие, что уходят в фанатизм даже. Часто подходят с вопросами "а почему тот прыгнул, а мой еще нет". А дети тоже очень разные. Кто-то еще маленький, ему еще надо вырасти, а иногда ребенок быстро развивается, — такие данные у него. Он может быстрее что-то выучить.

Я стараюсь с родителями много разговаривать, объяснять. Тогда они начинают видеть полную картину и понимать, что происходит с ребенком. Говоришь — "надо подождать еще месяц, и получится". А они уже не верят — "как так, мы столько ходим, и все зря". А потом через месяц реально получается, и они тебе начинают верить. У меня в группе все построено на доверительном общении с родителями. Это огромная часть профессии, к которой я с самого начала я не была готова. Думала, что есть только я и ребенок, и на этом все заканчивается. На самом деле работа с родителями такая же большая и сложная, как с детьми. Но если с ними разговаривать с самого начала, потом становится легче.

— А ваши родители тоже ходили на каток, когда вы ребенком были? Им объясняли что-то, давали обратную связь, насколько это было принято тогда?

— Все было по-другому. Родителей вообще не пускали смотреть тренировки, не было столько коммерческих школ. Родители понимали, что если вы попали в группу, то они не спорят с тренером, лишний раз вообще не разговаривают, иначе могут вылететь из группы. Моя мама, когда приводила меня, просто сидела в раздевалке, могла пообщаться с другими родителями. У тренера могла спросить только, надо ли что-то отрабатывать дома, куда-то меня отвести дополнительно. Моя мама, как и все родители того времени, не вмешивалась в тренировочный процесс от слова совсем.

— Сейчас родители стали активными участниками процесса. Может, дело в том, что они воспринимают ребенка как инвестицию и хотят быть уверенными, что с их инвестицией хорошо работают?

— Безусловно, все стало намного дороже. Родители хотят понимать, что они не зря вкладывают большие или даже очень большие деньги. У нас не было подкаток, не было столько индивидуальных занятий. И учили мы все позже — сейчас дети все тройные прыгают в 7-8 лет. В мое время мы в 10 лет прыгали все тройные, и это ты уже чемпион. Сейчас это ни о чем — будешь тридцать пятый.

— Возраст для выхода во взрослые подняли, и это данность, с которой нам теперь жить. На следующей Олимпиаде минимальный возраст — 17 лет. Получается, что вся эта детская гонка теряет смысл? Потому что юниорские соревнования не такие престижные, а значит, можно тренироваться чуть размереннее и спокойнее, с более бережным отношением к юным спортсменам.

— Возможно. И это большой плюс. Когда в 15 лет ты уже чемпион всего, тебе самому не к чему стремиться, и взрослые спортсмены уже успели потерять мотивацию, потому что тебя не обойти. Мы таким образом продлим карьеры, уменьшим количество травм, потому что учить четверные — большая нагрузка. При этом уравняются шансы с такими же талантливыми детьми, которым просто нужно немного больше времени. Кто-то каскады три-три запрыгает не в 10 лет, а в 12, не успев уже закончить со спортом, и конкуренция даже может обостриться. С другой стороны, у кого-то наоборот может пропасть интерес — они не смогут себя продержать на пике до тех же 17 лет. Даже по своему опыту знаю, как это тяжело. Поэтому та же Лиза Туктамышева для меня кумир, я ею восхищаюсь. Когда я еще была маленькая, она уже была звездой. Потом мы с ней выступали вместе, конкурировали. Потом я закончила, а она до сих пор продолжает быть звездой. Хочу, чтобы таких спортсменов было больше.

— За долгими карьерами зрителю наблюдать интереснее?

— Скажу со стороны спортсмена об этом. Ты когда взрослеешь, вырастаешь мозгами и начинаешь видеть свои тренировки по-другому. Вот сейчас я бы тренировалась не так, как в пятнадцать. И музыку выбирала не так, и каталась бы не так.

— "По-другому" в чем?

— Раньше катала программу просто как машина. Как терминатор от элемента к элементу. Есть те, кто уже в раннем возрасте чувствует музыку, но большинству нужно время. Я никогда не жила программой, а сейчас могла бы. У меня сейчас слух появился. Подход к тренировкам стал бы совсем другой. 15 лет — все равно по сути ребенок, хотя вроде как уже и взрослый на вид. Я не бежала бы за прыжками. Иногда тренер говорила на тренировках — "повращайся", — а я в ответ — "мне надо прыгать". В этом возрасте не понимаешь до конца свое тело, хотя тебе отчаянно кажется обратное.

— Кажется, что все знаешь и умеешь?

— Да, типа, отстаньте от меня, вы ничего не понимаете. До 13-14 лет я всегда работала на максимум. Как тренер сказал, так и сделала. Потом наступает период, когда ты реально внутри себя думаешь — "да ладно, я лучше знаю. Какой там еще один прокат? Сейчас я похалтурю, меня выгонят с тренировки, и я пойду отдыхать". В этом плане важны родители, которые тебе все объяснят. По умолчанию тренер всегда прав. Но если ты искренне чувствуешь, что тренер в чем-то не прав, нужно не в своей голове его послать далеко и надолго, а подойти и поговорить. Сказать, в чем ты не согласен. Тренер с тобой все обсудит, — может, действительно у тебя есть разумные мысли. Тогда вы с ним идете нога в ногу. Но если этого не происходит, связь может окончательно потеряться. Поэтому в переходном возрасте критически важна роль и тренера, и родителей, и важна готовность спортсмена идти на контакт.

— Выходит, взрослея, спортсмен на льду может показывать не только работу тренера и постановщика, пусть и очень качественную, но и самого себя. Пропуская все через свою голову, свой опыт.

— Да. Это во всем проявляется. Ты даже банально не так волнуешься, когда на старт выходишь. Лиза (Туктамышева) выходит и понимает — да, кто-то из конкурентов сильнее. Но ей хватает уверенности получать кайф от себя. Я на самом деле мало смотрю соревнования. Повтор включу у той же Туктамышевой или кого-то их иностранных взрослых. В остальных я уверена, что они откатают чисто, но на последовательность чистых элементов мне смотреть не очень интересно. Интереснее — на какие-то находки в программах, движения, взгляды.

— Кто из иностранок в плане образов и катания ближе всего?

— Очень люблю Мэрайю Белл. Мы с ней еще соревновались и общаемся давно. Можем поздравить друг друга с какими-то праздниками. Она настолько открытая добрая девушка! На Гран-при как-то она видела, что я забыла чехлы. Она уже потренировалась и просто предложила, принесла мне свои чехлы — я ее даже не просила об этом. И вот настолько же открыто и по-доброму она и катается. Она мне очень нравится. Да, четверные не прыгает, но катается здорово.

— Среди российских фигуристок принято так поддерживать друг друга? Можно ли представить какую-то похожую историю, как с Мэрайей Белл и чехлами? Или у нас конкуренция острее, поэтому девочки менее дружные?

— Я бы сказала, второе. Нет, у нас очень хорошие девочки и они могут тебе чем-то помочь, но только если ты попросишь. Обычно все сконцентированы на себе, особо не смотрят, что происходит вокруг. Могут даже не заметить, что тебе нужна какая-то помощь. Они знают, что у них большая конкуренция, им надо хорошо настроиться, хорошо размяться, поэтому они все в себе.

— К слову о настройке на соревнования. Мне родители говорили, что вы обладаете каким-то невероятным даром в этом вопросе. Расскажите.

— На примере со Львом Лелековым расскажу. Я как раз тогда только пришла к Наталье Владимировне — Лев тогда еще даже дупель не прыгал. Наталья Владимировна за него взялась, подцепляла меня, чтобы я училась тоже. И я со Львом очень сдружилась в том плане, что прекрасно его почувствовала. Когда он выучил все тройные и поехал на соревнования, я выводила его.

Ему надо всегда отвлекаться. Мы с ним перед Первенством Москвы, например, читали правила пожарной безопасности на стенде. Можно его смешить или догонять, чтобы он убегал — он от меня как-то спрятался в шкафчик. Через такую игру и общение он отвлекается и тем самым настраивается. Я напоминаю ему, что у него все получится, он может начать что-то рассказывать отвлеченное, а я его слушаю. Я всегда была в нем уверена — нужно только убрать волнение, тогда он пойдет и сделает. Он такой спортсмен, что может на тренировках не показывать ничего, а на старте пойти и собраться.

— Плюс-старт в чистом виде.

— Да, у мальчика явно выраженный плюс-старт. Ему всегда было со мной спокойно и неволнительно. Я перепробовала много разного — по-доброму, по-злому, гонять его, не гонять... Поняла, что ему нельзя давать расслабиться, но при этом и циклиться на соревнованиях нельзя. Поэтому чаще всего я убирала маму.

— Мамы накручивают?

— Да. "Давай волосики поправлю, давай водички дам". Я говорю — "оставьте его в покое, он взрослый мальчик. Все сделает сам. Думаете, я не замечу, что у него молния расстегнута? Ваша задача — привести спортсмена на соревнования. Дальше вы можете пойти сериальчик посмотреть в машине, а мы сами справимся". И Льву всегда было из-за этого спокойно. С некоторыми спортсменами совсем по-доброму нельзя — они тогда расслабляются и "плывут". Им нужна строгость. Привести пульс в порядок, чтобы был рабочий пульс.

— Что такое рабочий пульс?

— У каждого спортсмена этот показатель свой. Если он низкий, то "раскачать" себя за шесть минут разминки, потом отдохнуть и совсем расслабиться перед прокатом — слишком большое колебание, после него сложно катать программу. Поэтому у Инны Германовны, от которой я тоже очень много всего взяла, шестиминутная разминка — чуть ли не полноценная тренировка. Она никогда не давала мне расслабиться, потому что я была очень ленивой. Мне все давалось легко, я и так отдохну везде, где возможно, и если мне еще давать поблажки, то я расплывусь. Ей меня нужно было собрать — найти такой пульс, чтобы и переутомления не было, и в облаках я не витала. В общем, нужно за шесть минут разогнаться, чтобы уже быть в состоянии готовности выступать. Если я катала последней, она меня отправляла снять коньки, что я очень не любила, и идти в зал, чтобы заниматься там — поддерживать рабочий пульс.

— Сколько разных нюансов и тонкостей, оказывается.

— А ведь есть еще спортсмены, которых вообще не надо трогать, они сами все сделают. Есть, наоборот, очень нервные дети, которых надо успокаивать. Они прямо трясутся, как хотят показать перед тренером все, что учили — таких очень много.

После старта всем тоже нужно разное отношение. Кого-то нужно пожурить, мол, как же так, мы готовились, а ты так плохо выступил. Кого-то ругать нельзя — он и без того сам себя съест. В общем, на каждом старте с каждым ребенком начинающий тренер получает такой опыт и набор вариантов поведения, что трудно представить.

© Личный архив Алсу Каюмовой

Алсу Каюмова с учениками

— Сколько нужно времени, чтобы подобрать ключик к голове спортсмена? Или это работа, которая никогда не заканчивается?

— Не заканчивается. Иногда за три раза подбирается. Иногда месяцами не можешь — вроде и ребенок способный, и ты не дурак, а коннект не находится. Пробуешь снова и снова.

— От какого вашего тренера у вас такая невероятная гибкость?

— Я брала от каждого понемногу. У Натальи Владимировны я была еще в совсем юном возрасте — спортивные разряды и КМС. Там я понимала, что меня как машину готовят к прокатам. Она меня очень хорошо знала, я для нее до сих пор как дочка. У нас с ней очень хороший контакт. Я очень сильно волновалась перед стартами, а она была суперспокойна. Теперь я знаю, что с нервными спортсменами нужно именно так. У Инны Германовны я была старше, все в принципе было по-другому. Она с родителями почти не разговаривает, потому что у нее катаются взрослые спортсмены — кандидаты и мастера. Я видела, что она со всеми ведет себя по-разному. Та же Лена Радионова могла на тренировках не делать ничего, а на стартах — глаз не оторвать. К ней был особый подход. Денис Леушин был у Гончаренко вторым тренером, и он, наоборот, был со мной как друг. Мне с ним было спокойно. Правда, от него иногда не хватало какого-то подгона, как от Инны Германовны. Она пинок под зад, условно говоря, даст, и ты сразу просыпаешься, вспоминаешь, где ты.

— Вы катались у Марьянски как спортсменка, теперь с ней работаете как тренер. Вернуться к бывшему тренеру работать можно, наверное, только если у вас были действительно хорошие отношения. Если ты и спустя время принимаешь его взгляды и методы.

— Да, я каталась у нее лет 5-6, и ушли мы главным образом потому, что было очень далеко ездить. Тогда как раз перешли в ЦСКА. На момент завершения карьеры я говорила, что никогда не свяжу свою жизнь с фигурным катанием. Случайно попала в волонтерство, потом в судейство. Наталья Владимировна меня встретила на соревнованиях, когда я волонтерила. Вот так потихоньку она предлагала какую-то работу, и я влилась — работаю с ней уже третий сезон. Очень благодарна, что она взяла меня на работу после того, как я от нее ушла. Для каждого тренера это обидно, ей было тяжело. Я у нее была лучшим спортсменом. Я рада, что нет никаких обид, что она ко мне так тепло относится. Мне очень комфортно с ней работать. Нет конфликтов, она всегда может услышать меня — при том, что я младше и у меня меньше опыта. Но что-то я вижу как судья, где-то просто взгляд молодого специалиста, а это может быть интересным. Вот эта коллаборация, что я помогаю ей, а она слышит меня — очень классная.

— Звучит как мечта.

— Вообще у нас в "Снегире" потрясающая команда, начальство, все-все. Приходишь, и как дома себя чувствуешь. Там хорошие родители, хорошие дети. Некоторые ребята 2016 года у меня уже прыгают аксель, двойные. Приятно, когда твои спортсмены конкурентоспособны. Это Наталья Владимировна дала мне группу малышей в "Снегире", и это важный опыт — я уже не как второй тренер, а сама за все отвечаю. Она часто может прийти с утра пораньше, посмотреть, подсказать. "Алсу, вот тут я тебе рекомендую то-то и то-то". Я обдумываю и на следующей тренировке пробую, и это действительно помогает.

— Вы сказали фразу, которая знакома многим, серьезно чем-то занимавшимся в детстве. Я после окончания музыкальной школы, помнится, говорила "больше никогда не возьму в руки скрипку". Почему вы думали, что больше не вернетесь на каток?

— Я, наверное, просто устала от этого ритма. Спорт — это когда у тебя нет детства. Когда появляются результаты, когда ты по 6 лет в сборной, добавляется ответственности, и от этого тоже устаешь. Поэтому я еще рада тому, что сейчас поднимают возраст.

— Интернет-воины бы вас за такую позицию по возрасту обструкции подвергли.

— Но у них и не было моего опыта. Когда мне исполнилось 16 лет, я понимала, что вроде бы делаю все, что могу, а маленькие все равно у меня выигрывают. Потому что им физически легче, плюс это что-то новенькое, судьям интересно. Мотивация потихоньку падала. Потом я заболела и с ужасом поняла, что мне понравилось сидеть дома. Смысла продолжать не видела, подошла к маме и сказала — я больше не пойду на каток, не хочу. Последний год еще было сложно в группе. Все уходили, было много переходов, и я вообще потерялась. Ну, и я понимала, что 16 лет — наверное, все? Мне хотелось попробовать пожить другой жизнью, походить в школу, в конце концов.

Но спустя время осознаешь, что именно здесь себя чувствуешь рыбой в воде. Все знаешь, все понимаешь, многое умеешь. А идти куда-то учиться заново — сложно. Я, когда закончила, работала менеджером в визовой компании. Поняла за это время, что мне не нравится сидеть в офисе с утра до вечера и разгребать эти визы. И когда уже вернулась работать тренером, окончательно поняла — это все мое. Это тоже тяжело, но приятно тяжело. Я заново как будто влюбилась в фигурное катание. Конечно, под конец сезона ты перегораешь и думаешь, — а может, бросить все это.

© Личный архив Алсу Каюмовой

Алсу Каюмова с учениками

— А что на смену этим мыслям приходит?

— Потом я думаю о том, как люблю детей, как мне нравится общаться с коллегами. Отдыхаю недельку и готова заново работать. Офис мне был каторгой, а каток — в радость. В офисе ты выполняешь весь день одно и то же, а тут я пробую разное. И судить, и тренировать, и помогать, и с бумажками тоже много волочусь.

— Да уж, тренерство — это же еще отчеты, табели...

— Да, табель посещаемости, разряды. Следишь, кто как выполнил, в какие сроки, не горит ли у него разряд, а вот кому-то надо ехать на тесты. У нас огромная таблица онлайн, которую мы все вместе ведем. Большая благодарность Наталье Владимировне, потому что большую часть работы выполняет она. Составляет расписание, следит за разрядами. А я ей стараюсь помогать, потому что представляю, как ей тяжело. У нее еще и двое детей, а она в выходные с этими таблицами сидит.

— Алсу, вы такая разумная и рассудительная. Прямо "лучик света", не хочется говорить, что в темном царстве, но все же. Откуда это в вас?

— Я стараюсь относиться ко всему без фанатизма. Анализируя, рассуждая. Если ты становишься фанатиком, то и сам начинаешь сходить с ума, и все вокруг тебя в панике умирают. Я и когда выставляю (спортсменов на соревнования), очень спокойно себя веду. Посмотришь, кто как выводит, удивляешься: кто-то шаги меряет вдоль стены, кто-то приседает. Мне даже многие судьи говорят — как так, ты стоишь с абсолютно каменным лицом. А что я могу сделать? Он уже на льду, я ничего сделать больше не могу. Могу только верить в своего спортсмена. Не получилось — ну, значит, поработаем еще. Не конец света.

— В общем, нам всем не хватает дзена. Такой есть, мне кажется, у уже упомянутой вами Лизы Туктамышевой.

— Да, у Алексея Мишина точно такой же. У него всегда все спокойно и под контролем, он со всеми тренерами дружит или во всяком случае не ругается. Шикарный тренер, как по мне.

— Какие ценности бы вы прививали спортсменам, тренерам, если бы могли на это влиять? Чего не хватает отношениям между людьми в фигурном катании?

— Человечности бы добавила. Чтобы между теми же тренерами была не дикая конкуренция, а что-то немного похожее на дружбу. Чтобы они не съедали друг друга. Порой в коридоре человек идет напролом, как будто никого не видя вокруг. Но мы же все люди, мы все такие же тренеры, все хотят, чтобы их спортсмен был первым. Но не ценой чужой головы. Спортсменам от этого только тяжелее, потому что на них это дополнительно давит. С одной стороны — родители, с другой — тренеры, и все на бедных детей. Хотя я сама, бывает, очень строга на тренировках. Могу довести до слез, но понимаю, что в данный момент именно с ним именно так надо. Поплачет, успокоится, а потом мы поговорим и я объясню, для чего так было нужно.

— Вы сказали, что бываете строгой. В чем грань между строгостью и жесткостью или даже жестокостью? Что допустимо, а что — нет?

— Для меня недопустимо, когда тренеры прямо за волосы берут и об борт фигачат. Такое порой видишь на массовом катании, на подкатках. По мне, так тренер должен быть и добрый, и строгий. Но добрый человек не будет никого бить о борт.

Спортсмен должен тренера любить, но и немножко бояться. Нужно держать дистанцию. Находишь контакт, но таким образом, чтобы спортсмен тебе на шею не сел и не сказал "Аривидерчи, я сам пойду и все сделаю. Ты вообще кто?" Можно поддержать, а можно прикрикнуть. Но бить, конечно, нельзя.